Записка

Василий Григорьевич Авсеенко

Записка

Какъ всегда постомъ, вторникъ у Енсаровыхъ былъ очень многолюденъ. И что всего лучше, было очень много мужчинъ. Этимъ перевѣсомъ мужчинъ всегда бываютъ довольны обѣ стороны; непрекрасный полъ расчитываетъ, что не будутъ заставлять занимать дамъ, и позволятъ составить партію, а дамы… дамы всегда любятъ, когда ихъ меньше, а мужчинъ больше.

Но Ольгѣ Александровнѣ Ластовцевой было скучно. Она сидѣла въ углу гостиной, плохо освѣщенномъ лампою подъ громаднымъ абажуромъ, и ея живые, выразительные, голубовато-сѣрые глаза казались сегодня потускнѣвшими, какъ и смугло-розовый матъ ея кожи, и обыкновенно яркая краска ея красивыхъ губъ. Ее даже спрашивали, здорова-ли она, или не разстроена-ли чѣмъ нибудь. Эти вопросы злили ее, потому что доказывали ея неумѣнье скрыть свое дурное расположеніе духа.

А ей было очень, очень нехорошо. Она пріѣхала сюда только потому, что ожидала встрѣтить здѣсь Веніамина Петровича Валкова. И онъ былъ здѣсь, очень сухо поздоровался съ нею, задалъ ей тотъ-же самый нестерпимый вопросъ: здорова-ли она? и не сѣлъ на свободное подлѣ нея кресло, а повертѣлся въ гостиной и исчезъ. Потомъ она, заглянувъ въ кабинетъ, увидѣла его играющимъ въ карты. Онъ имѣлъ равнодушно-серьезный видъ, взглянулъ на нее какъ бы машинально, и объявилъ три черви.

Два дня назадъ, между ними произошла крупная ссора. Не онъ одинъ, она тоже была виновата. Она сознавала это. Не надо было говорить тѣхъ злыхъ, несправедливыхъ словъ, которыя она сказала ему. Но если она любитъ, и любя, такъ ревнуетъ его? Она поддалась этому мучительному ревнивому раздраженію, ей хотѣлось уязвить, оскорбить его, причинить ему боль. И онъ почувствовалъ эту боль, онъ оскорбился, можетъ быть даже обозлился, и вотъ теперь…

Что же теперь? Неужели эта ошибка такъ непоправима? Нѣужели они не объяснятся?

Ольга Александровна обвела печальнымъ взглядомъ гостиную. Общество разбилось группами. Кажется, всѣмъ было весело. И она вспомнила цѣлый рядъ вторниковъ, когда ей тоже было весело здѣсь, когда у нея тоже была своя «группа» – Веніаминъ Петровичъ и эта добрѣйшая Марья Андреевна, ея троюродная тетушка, которая, кажется, догадывалась о ея романѣ и сочувствовала ему. А сегодня Марья Андреевна почему-то не пріѣхала, а Веніаминъ Петровичъ игралъ въ карты въ кабинетѣ, и въ такой партіи, которая всегда просиживала за винтомъ весь вечеръ.

Ольгу Александровну злилъ также ея мужъ. Онъ почему-то имѣть сегодня особенно самодовольный видъ, шутилъ съ дамами, и безпрестанно подбѣгалъ къ ней спросить, какъ она себя чувствуетъ? Кажется, никогда онъ не былъ такъ противенъ ей.

Со злости, она подозвала къ себѣ Хоперцева, и закусивъ губу, указала ему мѣсто подлѣ себя. Этотъ Хоперцевъ былъ довольно невзрачный господинъ лѣтъ тридцати, съ желтымъ лицомъ, растрепанными по модному рыжеватыми усиками, и узкими зелеными глазами. Ольга Александровна принялась безсовѣстно кокетничать съ нимъ. Хоперцевъ напряженно улыбался, узкіе глазки его превращались совсѣмъ въ щелочки, весь онъ начиналъ какъ-то неестественно качаться, обхвативъ обѣими руками колѣно, и визгливымъ голосомъ говорилъ невѣроятнѣйшія глупости. А Ольгѣ Александровнѣ хотѣлось-бы стукнуть его кулачкомъ по головѣ и отпихнуть ногой.

Она, наконецъ, встала, оправила примятыя складки платья, и прошла въ кабинетъ. Она вошла туда какъ разъ въ ту минуту, когда Валковъ и его партнеры, докончивъ шесть робберовъ, мѣнялись мѣстами, чтобъ засѣсть еще на три. И опять машинальный взглядъ равнодушно-серьезныхъ глазъ, и ничего больше.

– Знаешь, ты меня просто пугаешь: у тебя такой болѣзненный видъ! – подскочилъ къ ней мужъ, когда она вѣрнулась въ гостиную. – Поѣдемъ лучше домой!

– Хорошо, поѣдемъ. У меня, въ самомъ дѣлѣ, голова болитъ. Погоди, я найду тебя черезъ минуту.

Ольга Александровна прошла въ маленькій боковой кабинетъ хозяйки дома. Тамъ никого не было. На изящномъ письменномъ столикѣ горѣла лампа. M-me Ластовцева присѣла къ нему и сжала виски холодными пальцами. «Это нестерпимо, это не можетъ продолжаться»… – подумала она, и быстро раскрыла бюваръ. Тамъ было нѣсколько листковъ бумаги безъ монограммъ, свертывающихся конвѣртиками. Она схватила перо, помакнула и написала:

Затѣмъ свернула листокъ, заклеила, и спрятавъ въ рукѣ, вышла прямо въ переднюю. Тамъ тоже никого не было. Ольга Александровна быстро оглянула вѣшалки и тотчасъ замѣтила пальто Веніамина Петровича. Она узнала его по свѣтлой фланелевой подкладкѣ. Отыскавъ карманъ, она торопливо сунула туда записку, вернулась въ кабинетикъ, прошла въ гостиную и сдѣлала знакъ мужу.

Въ каретѣ она почувствовала себя совсѣмъ успокоившеюся. Она уже не разъ прибѣгала къ этому способу передачи сообщеній, и знала, что какъ только Валковъ выйдетъ на лѣстницу, сейчасъ-же опуститъ руку въ карманъ, чтобъ справиться, нѣтъ ли записочки. А не придти, когда она зоветъ его… нѣтъ, это совсѣмъ невозможно.

Неяркій весенній день робко глядѣлъ сквозь тюлевыя занавѣсы въ будуаръ Ольги Александровны, и этотъ мягкій, бѣлый свѣтъ, дробясь въ складкахъ блѣдно-лиловаго атласа, придавалъ всей обстановкѣ какую-то успокаивающую интимность. Молодая хозяйка, въ корсажѣ цвѣта crЙme и юбкѣ неопредѣленнаго розоватаго оттѣнка, сидѣла въ глубинѣ комнаты, передъ круглымъ японскимъ столикомъ, на которомъ лежалъ раскрытый томикъ Марселя Прево. Но она не читала и даже не думала… Она вся была во власти радостнаго ожиданія, какъ-то по-дѣтски наслаждаясь обстановкой этихъ раздражительно-сладкихъ минутъ. Мужа не было дома; прислугѣ было сказано принимать безъ доклада. Теперь ровно три часа. Еще нѣколько минутъ – и въ гостиной раздадутся мягкіе шаги по ковру, край портьеры приподымется, и появится дорогое, милое, нестерпимо-милое лицо, еще строгое, но уже съ блескомъ счастья въ умныхъ глазахъ…

Изъ передней какъ будто донесся слабый звукъ электрическаго звонка. Въ гостиной послышались шаги, портьера заколыхалась – но что за ужасъ! Изъ-за нея появился Хоперцевъ.

Ольга Александровна закусила губу и облила почти яростнымъ взглядомъ эту вихлявую фигурку, затянутую въ узкій сюртукъ, и какъ-то гадостно изгибавшуюся, съ очевидною цѣлью придать себѣ свѣтскую непринужденность. «Какъ глупо, что я не велѣла принять одного только Веніамина Петровича», подумала хозяйка. – «Ну, да ничего, какъ только Валковъ придетъ, мы этого господина тотчасъ выпроводимъ».

Хоперцевъ, скользя лакированными ботинками по ковру и вихляя всѣмъ станомъ, пробрался между тѣсно разставленной мебелью, тихонько пожалъ протянутую ему руку, и склонилъ къ ней свои растопыренные усы.

«Съ чего это онъ вздумалъ»? мысленно фыркнула Ольга Александровна, и рѣзко отдернула руку.

Гость взглянулъ на нее съ удивленіемъ, и не дожидаясь приглашенія, опустился на низенькій пуфъ, почти у самыхъ складокъ ея платья.

– Нѣтъ, сядьте пожалуйста тамъ, – указала ему Ольга Александровна на кресло подальше. – На пуфѣ вы будете очень смѣшны.

– Какъ? Почему-же смѣшонъ? Я хотѣлъ быть ближе къ вамъ. Для меня лучшее мѣсто – у вашихъ ногъ, – протестовалъ Хоперцевъ.

– У своихъ ногъ я предпочитаю имѣть вотъ эту подушку, – возразила хозяйка, и усѣлась поудобнѣе.

Хоперцевъ опустился на указанное ему кресло, но за то нагнулся такъ, что его растопыренные усы и закругленный шарикомъ носъ приходились очень близко къ лицу молодой женщины.

– Я васъ рѣшительно не узнаю сегодня, – продолжалъ онъ. Вѣроятно что-нибудь разстроило васъ. Вчера вы были такъ любезны, такъ благосклонны…

– Я была любезна? благосклонна? Къ вамъ?

– Конечно. Я всю ночь заснуть не могъ, до такой степени былъ взволнованъ. Но за такое волненіе можно жизнь отдать. Я сегодня счастливѣйшій человѣкъ въ мірѣ…

И Хоперцевъ притянулся еще ближе, и схватилъ лежавшую на колѣняхъ руку Ольги Александровны.