Реквием в лиловых тонах (Цикл рассказов)

Орти Виктория

Реквием в лиловых тонах (Цикл рассказов)

Виктория ОРТИ

Реквием в лиловых тонах

Цикл рассказов

ВСТУПЛЕНИЕ

во здравие трёхлетнего Адара, смертельно раненного в Хайфском теракте, погубившем двадцать человек, из них шестеро детей.

Разрешите, я провою реквием. Не каждому дано превратиться в чопорный хор, выверяющий каждую нотку. Язык - на полсантиметра вглубь, альвеолы выше, фаринги - ниже, и вот вам звук, к примеру - ре. А, может быть, си, я не разбираюсь в этих певческих заморочках.

А мой Реквием прост, всего лишь набор букв, хаотичный и непредсказуемый на вкус японца или, скажем, шведа. Набор букв, лишённый смысла без моей души, точно так же как ноты лишены оного без дрожащего горла, трепетной скрипки или покорной валторны. Как вложить в этот набор букв боль бытия, о которой - выть, перемешанную с радостью и нежностью бытия, о которых - петь? Как рассказать о любимых и незнакомых, о больных и здоровых, о смурных и беспечных... Как? Да и нужно ли это кому... Пусть не нужно, пусть. Ведь мой Реквием не изменит ход событий в Большом Мире, политики будут собираться в круглых-овальных-квадратных-треугольных кабинетах, огромные заводские турбины - вращаться, не думая об одышке, самолёты - рвать облака на клочки, парады и войны - грохотать. Но вот маленькие миры, о, эти чудные маленькие миры, пронизанные нашими мыслями, будто дождями по осени, и насыщенные озоном нашей любви, миры, равных которым нет и не будет... Они уловят мой Реквием и подпоют ему, превратив скромную мелодию во Вселенскую, не убоявшись чёрных дыр, белых карликов и красных гигантов. И, может быть тогда, чужой трёхлетний мальчик по имени Адар, почти что убитый в Хайфском теракте, этот почти что мёртвый трёхлетний мальчик раскроет глаза и скажет мама.

А я пойму, что не зря родилась.

Свадебное платье для Навы

...но это был обычный день, несмотря ни на что.

О чём я вспомнила, впустив дрожь в сердце?

Да. Её звали Нава. Девочка-невеста. Мальчик-жених плакал и, раскачиваясь, пел о чём-то, вокруг него плакали и пели люди, люди, люди. Все они собрались хоронить Наву. Свадебное платье осталось на плечиках. Деревянных или пластмассовых... кто теперь упомнит. Скоро Пурим, скоро Пурим, скоро Пурим - весёлые дети наденут костюмы зайчиков, клоунов, царицы Эстер и умного Мордехая. Только Нава не улыбнётся детям, бедная девочка. Она будет лежать в тесной земле, рядом с отцом. Убитым вместе с нею. Рядом с кем-то, убитым вместе с ним, рядом с кем-то, убитым на месяц раньше, на месяц позже, в тот же месяц. Но скоро Пурим, говорю я и отворачиваюсь от солнца.

Свадьбы хороши и невесты прекрасны - о, эти банальные девочки в вечных белых кружевах, оглядываемые тётушками и подружками, дядюшками и друзьями, унылыми и весёлыми родственниками. Ребе проговорит ласковые молитвы, хрустнет стакан под каблуком, и все они сойдутся в танце, празднуя ещё одну благословенную клеточку в теле Вселенной - кто придумал назвать ТАКОЕ ячейкой общества? Вот, гляньте скорее на этих милых старушенций, они трясут старыми щёчками и носиками, припудренными по методе давешних лет, они морщинисты подобно великоватым колготкам, но прекрасны, ибо веселье переполняет их старые сердца. Они прекрасны, ибо они сумели дожить, а, значит, кто-то может дожить и не лечь в землю девочкой-невестой.

Гос-с-споди!!! Говорю я Тебе, послушай меня, Гос-с-споди. Мне уже тридцать три, я прожила тридцать три года на свете, мёртвых в моей душе - на столетнюю старуху. Гос-с-поди, мне тяжек этот груз, для чего Ты создал во мне эту пульсирующую боль? Для чего мне память о расстрельных оврагах и о запахе листьев, пропитанных кровью? Для чего мне эти картинки прошлого, почему я должна видеть детей, падающих в утробу земли - безвозвратно.... Это было, и это есть, и это будет - звенит в моих ушах, ибо так вот устроен мир. Кого-то должны убивать, кто-то должен падать в расстрельный овраг... Я падаю на диван, и земля обхватывает мою голову, плечи, грудь, дыхание застывает, зрачок отчаянно ловит последнюю капельку света...

Утешающая длань прикасается к моим дрожащим губам. Скоро Пурим, устало говоришь Ты, скоро Пурим.

Мультяшный пёс рычит и пытается цапнуть зайца - то есть рычит-то дядька в джинсах, забавно приседая перед микрофоном и придерживая наушник, в который рычит режиссёр. А мультяшный пёс - всего лишь набор картинок - пасть приоткрывается по-ти-хо-неч-ку, по-ле-го-неч-ку, лапа мед-лен-но поднимается... заячьи уши дро-жжж-жат, детки замирают в ожидании (что там заяц отчебучит?) - очередного набора картинок. Жизнь продолжается!

Ай, ну как она может продолжаться, ну как, ведь Нава уже никогда не глянет на этот мультик, никогда не включит мультик своим детям, внукам, племянникам, наконец? Кто это придумал продолжение жизни без Навы?

Придумал, говоришь Ты, делать-то нечего, всё равно нам надо жить.

...Какое странное нынче небо. Вроде бы - всё то же - глыба, глуповатый, голубь - проворачиваю я во рту, гламурно, глубь, голубит, но во-он там, за мерзким расплывчатым облаком, появился тяжеловесный серый оттенок, значит пришло время плакать.

Мир крутится-вертится, а я начинаю ненавидеть ленивую круговерть, да остановись ты уже, сколько можно, пусть всё рухнет в секунду. Кому какое дело до того, что пюре из батат - пальчики оближешь - останется недоеденным или крем не ляжет на подставленную нежную щёчку, ведь платье Навы так и осталось висеть на плечиках. Оно-то осталось, а вот веснушки, плечи, безымянный палец, так и не узнавший кольца, уже смешались с землёй, с нашей израильской сухой землёй, жадно принимающей любую влагу. Если бы Нава смогла заплакать в момент этого слияния, то на этом месте вырос бы цветок, ну, может, просто травинка... всё зеленее.

Я помню о том, что у девочек-невест накануне свадьбы задумчивый взгляд и чуть напряжённые губы. Я готова подарить им Вечность, да только ключи от коробочки, в которою она запрятана, далеко-далеко, в пещере, пещеру сторожит птица-грифон, у птицы-грифона три глаза, один - на Север, второй - на Юг, третий - на Запад. А на Востоке Смерть караулит, вот и не обойти их, проклятых.

О чём я забыла рассказать? Ну да, всё проходит.... Всё равно полётные глаза опускаются и посматривают на землю чаще и чаще. Юные любовники, столь истово искавшие тела друг друга в беспамятной сумятице, превращаются в устало сидящих на тёплом диване людей, sic transit Gloria...Gloria....Gloria. Какое красивое имя - Глория, если бы Наву звали Глорией, она бы осталась жить, ведь невозможно представить себе Глорию в саване. А Нава спокойно и тихо приняла чёрное покрывало и холод непрогретой земли.

Я вечно просила Тебя о Свете, умоляла выплескивать его на меня вместе с пронзающей болью понимания собственной скоротечности. Ну а сейчас я схожа со смоковницей, ибо чрево моё пусто, раньше оно было заполнено любовью и страстью к миру, созданному Тобой. Осталась только любовь, страсть ушла. И я, подобно немолодой супруге, прижимаюсь сухими губами к Свету, льющемуся на меня, и поворачиваюсь на левый бок, прикрывая сердце.

Ещё один день

Р.М.

...Ночь улыбнулась напоследок и улетучилась - баюкать иных засонь. Я остаюсь не у дел: день будет скучным и тягомотным. Схожим с вчера. А вчера уже прогуливается по тенистым тропам аида и степенно рассказывает попутчику о своей недолгой, но насыщенной жизни. В рассказ этот уместятся все рождённые и умершие в нём, первые-последние крики-вздохи, поцелуи и щекочущие прикосновения к запястьям. Быстрорукие рабочие и вялоглазые клерки, терпкое вино в ресторанном бокале и пресный рис на маисовом листе. Столько-то убитых, столько-то раненых, столько-то овдовевших... Вчера знает всю эту арифметику назубок и умиротворённо вздыхает - ЖИЗНЬ ПРОЖИТА НЕ ЗРЯ. Попутчик поддакивает, понимая, что так оно и есть, попутчика зовут позавчера, и ему хочется поддержать новенького, помочь освоиться в новой обстановке. Им не светит возврат в те края, а впереди - Вечность.