Через борозды

Каратыгина Н

Через борозды

Н. Каратыгина

ЧЕРЕЗ БОРОЗДЫ

РАССКАЗ.

В коридоре у стены, роняющей слюнявую сырость, мужчина загородил дорогу женщине.

Женщина покачивалась, перепадая с каблука на каблук. Не могла овладеть шаткими, разбегающимися, будто к чужому телу привязанными ногами. Руки тяготели вниз, затылок опрокидывался пудовиком.

- Эх, Птиченька, - сказал мужчина. - Молвите словечко, и все уладится. Ну, тихохонько. Я услышу.

Скрипело перьями, плевало копотью, пылью грязное учреждение.

- Птиченька, пойдем, запишемся. Сына вашего подыму на ноги. Вы не сомневаетесь, что Кирик меня полюбил?

Он подхватил ее - она падала - и посадил на скамью.

Буйно взлетающий вверх лоб и золотые вихри волос, точь-в-точь поле пшеницы, склонились к женским коленям. Повеяло теплым запахом от затылка и таким мощным, выгнутым мостом лег он перед лицом женщины. Она смотрела на белое пятнышко шрама около уха... Как хороша чужая мощь!.. И не удивилась поцелую, павшему, как молния, в ее ладонь.

Он целовал и говорил... Он ли говорил, она ли вспоминала?..

Текучая жизнь вставала перед ними, оба ее знали, ощущали, а кто закреплял ее звуками в бреду темного коридора, не все ли равно...

Колючий хлеб. Сахарин д-ра Фальберга. Скользкое полено, кривой колун... Мальчик, говорящий: "Мама, дай хлеба".

Вчера он выкрал весь хлеб и на упрек ответил: "Разве дурно есть, когда голоден?"... Самой хотелось разом съесть оставшийся кусок, жадно разрывая мякину.

Ох, тягота ненавистного тела!.. Любила когда-то свою грудь, волновала сама себя валкими плечами, а теперь об эту грудь можно ушибиться... И еще... чулки... сквозящие телом... И дорога домой, по безглазым улицам, между зданиями, лежащими, как заколоченные гробы.

И пять этажей!.. О, эти сбегающие вниз, готовые к услугам, распростертые ступени... Борьба с каждой из них... Надо подняться, постучать и услышать детский голос: "Мама, ты?"

Да, это мама. Пришла мама, волочась через сотню ступеней, чтобы принести тебе кусок хлеба, разломить последнюю щепку и выстукать хребтом воблы окоченевшую плиту...

- Руку дайте. Пойдем, Птиченька.

Вышли на площадь, разбежавшуюся и прилегшую в отдалении красными домами.

Мужчина глянул в упор и расставил ноги шире, устойчивее:

- Во-первых, я вас люблю. Во-вторых, - загнул второй палец с приятным круглым ногтем, - я вам смогу понравиться, я знаю. В-третьих, долго не протянете без посторонней помощи, я же хорошо устроен, вам известно. В-четвертых, не все ли вам равно, а нам с Кириком будет лучше, если мы с вами поженимся.

Она смотрела на все четыре загнутые пальца и на пятый, оставшийся. Он был весь против, один против доводов четырех. Рука стала неприятной. В глаза лезла эта кряжистая, чуть свинцовая, рабочая рука и соблазняла.

Мужчина ждал. Потом вдруг засмеялся, осветив лицо очаровательной улыбкой. Широко взмахнул правой рукой и кинул ладонью вверх:

- На... Хошь?

И победил.

Как было им не залюбоваться!..

Довел до дому, но не вошел.

- Сейчас у нас митинг, между своими, уж я поговорю... Сегодня у меня радость, вы...

Кирик за дверью спросил:

- Мама?

Мужчина взял Птиченьку за плечи.

- Так ты помни, - сказал ей. - Ты невеста Андрея Гвоздева. Этого будет из памяти не стереть. И потом, не бойся...

Поцеловал в губы, она ему ответила.

И расстались.

Вечером стучала воблой о плиту, расколола пять полен. Думалось тихо и просто.

Андрей Гвоздев говорил, что получит две сажени дров. Он - рисовальщик в журнале моряков и печатник, к тому же... Хорошие, смелые руки...

Снился ночью свежий очаровательный рот, на шее пятнышко шрама. Оно росло, стало, как давно не виданный рубль, высунуло язык и захохотало.

Оказалось, что Кирик плакал и надо было к нему встать.

--------------

Действительно, дрова привезли хорошие, березовые.

Екатерина Владимировна помогала их принимать.

Дрова лежали грудою и, если бы не серые крапины, походили бы на гигантские кости. Ничего, впрочем, особенного в них не было, а смотреть приятно.

Екатерина Владимировна думала, что она им благодарна, они родные, если бы Андрей их не ждал, ей не рассказал - почем знать?..

Теперь, по крайней мере, у Кирика отойдут engelures на руках. Вот франтоватое слово в устах невесты рабочего. Не беда, нельзя все тянуть книзу. Уравнением на низ ничего не выиграешь.

Кирик прыгал вокруг дров, таская под мышкой поленце.

- Хороши дрова, Кикочка?

- Хорошущие!.. Дядя Андрей нам их дарит? Мы их сожжем.

Он стучал валенкой об валенку. Маленький, в шубке с рыжим воротником, посмеивался и грозил дровам трепаной варешкой.

Птиченька вдруг взметнулась. Выудила со дна души такую мысль...

Тяжелая белизна дров высилась, громоздилась над мальчиком, радовала его, он был очарован. Она согреет, приголубит и совьет цепи, могучие, как руки Андрея...

- Уйди прочь, задавят! - приказала Екатерина Владимировна. - Ползи вон, за маму.

И расцеловала крепко.

--------------

- Товарищи, поздравьте. Женюсь.

Андрей Гвоздев всех всполошил.

Печатники с мест повскакали.

- Брешешь? Ну?.. Кого берешь?..

- Меня берут, - скромно сказал Андрей и, заметив хитрую ямку в щеке Басина, остряка, строго свел вместе густые брови. - Женюсь на Алакаевой, которую вы со мной встречали.

Никто не обронил озорного словца, только Лапин метнул из-под хилых усов:

- Хватил высоконько!..

- Ну, детки, я в голубую кровь не верю, - оборвал Андрей.

Израилевич, кривой, черный, один из тех, кого непременно били на погромах, изогнулся в вопросе:

- А что, буржуазная фамилия?.. Я спрашиваю, почему не на рабочей?.. Что?

- Умно выдумано - почему-потому, - засмеялся Андрей.

- В церкви будете окручиваться? Тебе можно, беспартийный.

- Нет. От церкви шарахаюсь.

- Ладно, спроси, братец, спервоначалу невесту.

- Не лезь... Я вас к себе не приглашаю на свадьбу. - Гвоздев пошевелил плечами. - Наше счастье, нам его и праздновать. Потом придете познакомиться.

- Ну, что ж, вали, брат, - протянул руку Басин, забегая вперед острой бородкой. - Вали да чтоб гладко! - Он засмеялся. - Жена - не мышь. Ее не выживешь.

Андрей рассеянно смотрел на них. Его большая фигура была действительно праздничной, размахнувшейся вширь от радости.

- На митинге были вчера?.. Нет?.. Ну-те, ребята. Я малость поговорил.

- Тебе ли молчать!.. Да о чем говорил-то?

- Я им сказал, что они все твердят - мы, мы, - забывая, как в нынешнем году интересы города и деревни сталкиваются. Мне крикнули: Вы, беспартийный, помалкивайте. - Недорого они за партийность спрашивают!.. Я и ответил: Нет, я не партийный, потому что я за партийный билет подороже думаю заплатить, чем вы, наличными. Наличными, говорю, пожалуйте, товар - самого себя выложьте и просите партийный билет. Они, братва, думают, что партия - это домашняя туфля, ковырнул ногой и надел, расположился! Нет, говорю, партия это сапог узкий, капризный, мозоли может натереть, лучше и не надевай, если боишься; партия, говорю я, это самого себя на левую сторону вывернуть, что люблю - разлюбить, что прятал - вынуть, и самое сердце свое наружу вывесить... Так-то я им и сказал, ребята...

- А они что?

- Взвыли... Прощай, чертяги...

Он помахал рукой и швырнул дверью, уходя.

- Надежа-парень, - сказал Басин.

--------------

День свадьбы и переезда Андрея в квартиру Птиченьки приближался.

Она перестала ходить на службу, только не сняла своего черного вдовьего платья, - другого не было.

Кирик получал молоко и озорничал.

Вместе с успокоением к Екатерине Владимировне вернулись живость движений и стройный образ мышления.