Эффект Малкина

Гурфель Бенор

Эффект Малкина

БЕНОР ГУРФЕЛЬ

Эффект Малкина

"Что-то физики в почёте.

Что-то лирики в загоне.

Дело не в простом расчёте,

дело в мировом законе."

(Б. Слуцкий)

С малых лет запомнилось: темноватая и тесноватая комната, называемая "зала", бордовый абажур висячей, пыльной люстры. За столом отец, вечно озабоченный своими торговыми делами, и мать с длинным, унылым лицом. Намазывая на хлеб сливовое повидло и помахивая обкуренным указательным пальцем, отец поучает в своей привычной манере:

- "А я ему говорю: Идл - не высовывайся, тише едешь - дальше будешь! А он мине слушает?! Нет! Как ви же! (Укоризненный взгляд и палец направляется на мать и на Борю). И что же сейчас будет? Ой, что будет?!..."

Мать и маленький Боря почтительно слушают, не прерывая. Лишь время от времени, испуская тяжёлые вздохи, мать подкладывает отцу очередной ломоть хлеба.

Жили трудно. Отец, мелкий местечковый маклер, днями пропадал на рынке, пытаясь перепродать пару центнеров кукурузы, либо десять мешков муки. Мать с утра до вечера возилась на кухне. Однако несмотря на все родительские усилия, несмотря на то, что отец "не высовывался", достаток в семье не ощущался. Мать годами ходила всё в том же засаленном халате, Боря "щеголял" в заношенных рубашках и рваных штанах, за что заслужил у дворовых мальчишек кличку "дырка".

Так худо-бедно просуществовали они до 1939 года. А в 1939, в далёком московском Кремле немецкий министр Риббентроп подписал с русским министром Молотовым соглашение, круто изменившее жизнь Бори, его родителей и миллионов таких как они. По этому соглашению в маленький бессарабский городок пришли новые власти и были введены новые порядки. По этим порядкам, Борина семья рассматривалась как СОЭ (социально опасный элемент) и подлежала высылке в далёкие сибирские края.

Высылка не заставила себя ждать. В одну из коротких июньских ночей 1941 в дверь внезапно постучали и двое мужчин вошли в дом. Быстро были собраны немудрённые вещички и уже через несколько недель оказался Боря с матерью на краю света, в деревне Лушниково, Пудинского района, Томской области.

Там местные жители, сердобольные полтавские хохлушки и донские казачки ободряли плачущую, растерянную мать:

- И-эх милая! Да чо ты растраиваешься-то? Ведь когда нас привезли-то в двадцать девятом тут же гольный лес был и волки зыркали...Так мужики-то наши землянки руками рыли...А таперича-то тут избы, тяпло, молочко от бурёнки, мы вот вам пол-горницы сдаём. Не печалься милка, прожив-ё-ём!

И действительно, стали они постепенно втягиваться в нелёгкий крестьянский быт. Получили от колхоза десять соток, посадили картошку, капусту, морковь. Всё легче стало, ушли от голодухи.

Боря окончил начальную школу в своём селе и стал ходить за три километра в районную десятилетку. Учился он хорошо, особенно был успешен по математике. Самые заковыристые задачки решал сходу. Но списывать не давал. Вообще был он какой-то не компанейский, сам по себе. Ни с кем особенно не дружил, даже с мальчиками из таких же как он ссыльных семей. На уроках сидел за первой партой и всё время первым в классе поднимал руку. Учителя его любили за сообразительность и послушание. На переменах, когда соученики носились по коридорам, либо курили в уборных, он стоял у окна, неподалеку от учительской и здоровался с проходящими мимо учителями.

Несмотря на присущую Боре осторожность, в девятом классе произошёл случай, едва не подорвавший его устоявшийся авторитет. Учительница литературы Анна Степановна любила встречаться со своими питомцами во внеурочное время и обсуждать с ними разные сверхпрограммные темы. Обсуждения эти часто проходили у неё дома за стаканом чая, который вкусно заваривала её старенькая мама.

Борис, в отличие от других соучеников, неохотно посещал эти чаепития. Что-то внутри его нашёптывало: "ой не надо бы, ой не надо мне туда ходить". И когда пучеглазый и толстощёкий Ара Калик в очередной раз пригласил его к Анне Степановне на обсуждение творчества Пастернака, Борис осторожно заметил: "Так вроде бы в программе его нету?..."

- "Тебе бы только по программе" - ответил грубый Арик - а дальше ты свой нос высунуть не можешь!".

Борис ничего не ответил, но к Анне Степановне не пошёл. А вскоре его вызвал к себе директор школы. В кабинете, кроме директора, сидела бледная Анна Степановна, насупленный Ара и ещё один незнакомый мужчина. Необычайно серьёзно, обращаясь к Борису, директор заговорил.

- Ну Малкин, мы тебя знаем как хорошего, дисциплинированного ученика. Расскажи нам о чём вы говорили на сходках у Анны Степановны, особенно на последней, где обсуждалось так называемое творчество Пастернака.

- Не знаю Николай Иваныч, я не присутствовал на этом обсуждении

- А почему ты не присутствовал? Ты же был кажется приглашён?

- Так это ж не по программе, Николай Иваныч. А что вне программы меня не интересует.

- Ну правильно Малкин, никогда не лезь туда, куда не предусмотрено программой. Можешь итти. Молодец!

одобрил директор, обменявшись взглядом с незнакомцем. Вскоре уроки литературы стала вести другая учительница, а Ара Калик как-то тихо исчез из класса.

Школу Борис закончил с золотой медалью. К этому времени режим в стране помягчел, да и отец, отбыв свой семилетний срок, вернулся к ним. Появилась возможность покинуть лесные края и возвратиться в родимые места. Поселились они в городе Черновицы - центре Буковины. Город мало пострадал от войны и сохранил свою европейскую щеголеватость. Те из читателей, кто побывал хотя бы наездом, в Черновицах 50-х годов наверно помнят шумную праздничную толпу, заполнявшую улицу Ленина (бывшую императора Франца Иосифа) с утра до позднего вечера.

Город звучал, пел, дышал на разных языках и диалектах. Картавый бессарабский идиш перемежался с певучим украинским, раскатистым русским, изящным румынским и рубленным венгерским. Все знали всех и все принимали участие в уличном обмене мнениями.

- Роза-а-а! Розалия Ароновна! Ви слышите мине? - раздавалось у магазина электротоваров

- Со-о-нечка! Что бы я вас таки не слишала? Как такое может быть?! доносилось от главпочтамта (на расстоянии в добрый квартал).

И начиналось обсуждение семейных дел Розалии Ароновны и проблем с Сонечкиным мужем. В этом обсуждении принимало участие ещё несколько уличных голосов.

Отец стал работать продавцом в магазине скобянных товаров, мать устроилась кассиршей. В городе был неплохой университет, на физмат которого Боря, как медалист, был принят без экзаменов. Постепенно жизнь стала налаживаться.

На физическом отделении, где учился Боря, больше половины студентов и почти все преподаватели были с "пятым пунктом". Часто это вызывало раздражение, особенно у преподавателей общественных дисциплин. Кому понравится, если на семинаре по марксизму-ленинизму, Сенька Рабинович, сидящий на задней парте и потихоньку разыгрывающий с Арановичем партию в шахматы, вдруг с

идиотской усмешкой спрашивает:

- Э-э, Александыг Николаич, а какая фогмация наступит после коммунизма?

- Или: а почему в 1948 Советский Союз поддерживал создание госудагства Израиль, а сейчас не поддегживает?

- Или: если массы творят истогию, то где же роль лидега?

И тому подобные каверзные вопросы. Но Борис таких вопросов не задавал. Честно говоря, они его раздражали тоже. Не потому, что было обидно за одураченного Александра Николаевича, а потому что ловил восхищённый взгляд полногрудой Танечки Гуревич, направленный на Сеньку. На Борю она никогда так не смотрела. Да и что на него было смотреть? На гитаре, как Севостьянов, он не играл, стихов, подобно Шварцу, не писал и даже острые вопросы, как Сенька, не задавал. А то что понимал и рассуждал об уравнении Бора или эффекте Ферми - так это легкомысленную Танечку и её подруг не поражало. Вот и приходилось Боре оставаться одному.