Польско-японский шпион

Гурфель Бенор

Польско-японский шпион

Бенор Гурфель

Польско-японский шпион

Это не историческое повествование. Это зарисовка жизни. Несколько обычных эпизодов тех времён.

......................................................................

Исаак проснулся рано, должно быть от холода. Только-только начинало светать. Костёр давно потух и зола почернела от утренней росы. Их лошади Буран и Каурый - опустив головы мерно похрустывали свежей травой.

Илья ещё спал, уткнувшись лбом в Исааково плечо. Когда Исаак завозился, он недовольно стал что-то бормотать спросонок. Исаак накинул на него старое пальто, которое они всю ночь стягивали - каждый на себя - и вскочив на ноги - огляделся.

По ту сторону костра виднелась телега, на которой тесно прижавшись спали Клара, Дина и девочки. Светлый утренний туман скрадывал края небольшой лужайки, посреди которой они и провели эту ночь. Сквозь туманную молочность проглядывали серые, в этот час, клёны и берёзы окружающей рощи.

Эта тишина и этот утренний озноб напомнили ему такое же знобкое, тихое утро года три тому назад, в мае 38, в подследственной камере старой Калужской тюрьмы. Тогда, он, молодой арестант, молодой и по годам и по тюремному стажу, тоже проснулся ни свет ни заря. Тюрьма, построенная ещё при Николае I, распологалась на тихом пустыре, имела толстые стены и узкие прорези-фонари чуть пропускавшие свет и воздух.

Камера ещё спала. Было наверно не более четырёх. Исаак, стараясь не шуметь, и осторожно переступая через вповалку спящих зэков, подошёл к прорези окошка. Из него тянулся слабый запах полевой свежести; запах утренних алексинских яблоневых садов; запах придорожных лесов и сладкой пыли просёлочных дорог. Это был запах прошлого, утерянного так внезапно.

Из тюремного коридора послышались звуки утренней обслуги. Громкие голоса: "На оправку выходи!", звон вёдер, лязг запоров,скрип дверей. Исаак очнулся и вернулся на своё место, у параши...

......................................................................

Зябко передёрнув плечами и застегнув рубашку на груди Исаак пошёл к лесу - набрать сучьев на костёр. Он углубился в небольшую придорожную рощу, молчаливо стряхивающую блестки росы и подошёл к небольшой разлапистой дикой яблоне. Она уже отцвела, осыпав землю вокруг себя белыми невестиными узорами. От нее тоже шёл тот же запах - запах полей того тюремного утра.

Тогда, глядя на белесое небо едва видное сквозь узкую щель тюрьмы Исаак, внутренне как-то, ощутил неправоту и абсурд происходящего, своё желание и намерение противиться этой неправоте. В этот момент он не думал ни о молодой жене, ни о недавно родившейся дочке. Чувство внутренней справедливости и ощущение собственной невиновности вливало силы для борьбы, отодвигая страх. Хотя, если бы его спросили, он вряд ли сумел бы это сформулировать.

"Иса-а-а-к!" послышался голос Клары и он, быстро набрав охапку сучьев, вышел на поляну. Там уже все проснулись и каждый приготовлялся к длинному неизвестному дню. Девочки притащили из ближнего ручейка два небольших ведёрка воды и сейчас поливали друг другу на руки и на лицо. Женщины готовили скромный завтрак: по куску хлеба и по пол-огурца. А Илья оглядывал лошадей, проверял упряжу и вообще начальствовал.

Вот уж неделя как они покинули Бердичев. Покинули под воём мессершмидтов, грохотом разрывающихся снарядов и треском горящих домов. Вот уж три недели как шла война. Немцы продвигались быстро. Радиосводки были неопределённые. Изо дня в день, изо дня в день: "Бои местного значения...". Где наши, где немцы понять невозможно. Дочь, ещё до войны, была отправлена в местечко, к бабушке, к западу от Бердичева. Буквально в последние минуты удалось дозвониться и передать, чтоб немедленно уходили. Бабушка и дедушка не ушли (как это оставить дом? нажитое?) и остались там, навсегда. А пятилетнюю Таллу удалось посадить в один из последних грузовиков, отступающей военной колонны. А ночью началась бомбёжка, и рано утром, не заходя домой, они оставили город.

Спасибо Илье, что согласился взять их с собой. У него была повозка, две лошади, он знал дороги и повёл их не по большаку, а по просёлочным тихим местам.. Они проходили сёла, где советской власти уже не было, но и немцы ещё не пришли. Их кормили и давали немного с собой. Лошадям кидали охапку прошлогоднего сена или соломы. Но нигде не предложили остаться и отдохнуть. Только молча смотрели и участливо вздыхали. Так они миновали Попельну, Самараевку, Казатин, приближаясь к Каневу. Они не знали, что немецкие клинья с севера и с юга уже прорвали фронт и должны были сегодня сомкнуться именно тут - у Канева.

А пока, быстро покончив с немудрённым завтраком, запрягли лошадей, посадили Дину, с её больными ногами, и девочек на телегу и двинулись в путь. До Канева оставалось 20 километров.

Исаак шёл по мягкой просёлочной дороге, сбивая прутиком придорожные одуванчики. Запах и тепло цветущих полей окружали его. Незаметно он вернулся в прошлое, в весну и лето 38-го.

Да, пожалуй всё началось тогда, когда Борис Гельман привёл к ним в гости своего приятеля - Якова Орье. Этот Яков оказался очень милым парнем. Был он родом откуда-то с Западной Украины, говорил по русски с заметным польским акцентом, рассказывал увлекательные истории о себе, о своём друге корейце Киме, сыпал анекдоты. Незаметно просидели до 11 вечера. Когда спохватились - последний поезд на Тулу уже ушёл, пришлось остаться ночевать. Поместить Якова у себя Боря не мог - сам жил в общежитии. Так что пришлось ему заночевать у Клары с Исааком. Рано утром, ещё семи не было, вскочил и побежал на вокзал. Больше они его не видели. Потом кто-то, возможно Боря, прошептал Исааку, что Яков арестован. Ну арестован, так арестован. Обычное дело для тех времён. Лучше не спрашивать за что.

Так оно и забылось. Как вдруг следователь Васин, молодой, краснощёкий, постриженный "под-бокс", на очередном допросе стал называть имена: Орье и Ким, Ким и Орье.

"О чём вы говорили? А когда он пришёл? А когда ушёл? О чём же говорили пять часов подряд?? Как то есть ни о чём?! Как это ты не помнишь?! Ах ты блядь недорезанная! Да я тебя в порошок сотру, сука ты буржуйская! Как это вы не знаете кто такой Ким? А Орье знаете? Как же так - Орье знаете, а Кима нет? А ведь они связаны: Орье и Ким. Как связаны? Скажу! Орье - польский шпион, а Ким - японский. А ты между ними: связной. Вот и получаешься ты польско-японский шпион. От органов не скроешься, нет. Признавайся, гад!"

От такого поворота Исаак от удивления даже рот раскрыл.

"Ну что вылупился, грязная твоя душа? - продолжал орать следователь "не ожидал, враг, что раскроем тебя?!"

Вернувшись в камеру, Исаак рассказал сокамерникам, что видно шьют шпионаж, что он никого не назвал, но кто-то едва знакомый, видно назвал его. Помолчали. Потом Николай Петрович - старый опытный зэк, идущий уже по третьему разу, произнёс - "Постарайся парень не признаваться. Ничего у них нет против тебя. Берут на понт. Если признаешься - десятка обеспечена а так может и вывернешься"

"Что освободят?" - глаза Исаака заблестели.

"Ну не освободят конечно, ишь ты какой ловкий - засмеялся Николай Петрович - "но от десятки может и увернёшься".

На этом Исаак и стал. И как ни давил его Васин, как ни угрожал, продолжал стоять на своём. Ну и надо было момент принять во внимание. Десятки, сотни тысяч проходили через канализационные трубы системы. Не было времени у Васина возиться с упрямым зэком. Только и слышно было на утренних планёрках: "Давай оформляй дело! Давай заканчивай! Что ты тянешь? Ты чекист или интеллихент?"

И он отказался от значимой шпионской версии и быстро набрал материал по "по контрреволюционной пропаганде и агитации". Да и собирать собственно было нечего. Достаточно было допросить уже арестованных рабочих труболитейного завода, на котором работал Исаак. И их допросили и они сказали всё, что было нужно.