Тридцать два ветра

Никитин Николай

Тридцать два ветра

Николай Николаевич НИКИТИН

Тридцать два ветра

Я пробирался к станции Луза, надеясь там поймать прямой поезд. Но как-то быстро смерклось, и дальше идти одному стало страшно. Кругом лес, непогода, и я решил заночевать на первом попавшемся мне разъезде неподалеку от лесопункта, выходившего прямо на линию Киров - Котлас. Приближалась новогодняя ночь. "Как-то я проведу ее?" - думалось мне.

Станционный разъезд был обыкновенной избой. Около него тянулись вспомогательные пути, потому что сюда на погрузку подвозился лес. Пассажиров здесь не было. Беспокоясь о том, как и где я проведу эту ночь, я решил поговорить с железнодорожниками, и они позволили мне лечь на скамье, у кассы возле дежурки.

В служебном отделении горела керосиновая семилинейная лампочка, чугунка раскалилась почти докрасна, от бревенчатых стен тянуло смолистым запахом, а узкие крохотные окна так заиндевели, что казались фарфоровыми.

Девушка с рыжими вихрами, очевидно начальник разъезда, стояла за конторкой и, перебирая какие-то документы, щелкала на счетах. Старик дежурный, пригревшись около чугунки, читал растрепанную пухлую книжку. Очки у него сползали с носа. Он поправлял их, затем щипал себя за бородку, словно удивляясь чему-то необыкновенному, иногда что-то шептал про себя, и это мешало девушке сосредоточиться. Она сердито поглядывала на него, но старик ничего не замечал.

- Ах, Портос, ах, чертов сын! - вдруг воскликнул старик в восторге. Вот это мушкетер! Послушай, Анечка, ты когда-нибудь Дюма читала?

- Иван Варсонофьевич, - сказала она. - Видите, дело срочное, а вы тут с посторонними вопросами.

Старик опешил.

- Это что, намек? - сказал он. - Я только хотел спросить вас: читали вы или не читали? И теперь вижу - не читали. - Он хлопнул книжкой по лавке. - И меня нечего учить. Я полвека на железке. Я полный пенсионер. А вы меня учите! Почему я вернулся на работу? Потому что мой мозг сказал мне: "Помогай". А вы...

- Что вы, что я, Иван Варсонофьевич?.. Я вас и не думаю учить. - Аня опустила глаза и погрузилась в работу.

- Понятно, вы начальники, - продолжал старик тянуть свое. - Мы в техникуме не учились. Однако я тоже могу делать замечания. Мы со стрелки проходили жизнь, многоуважаемая. Я тоже мог бы быть начальником, и, когда меня спросили: "Кем хотите?" - "Дежурным", - ответил я. А почему? Годы. Вот как я рассуждал! Значит, я-то понимаю, что такое служба...

Иван Варсонофьевич говорил долго. Он беседовал вслух сам с собой. И в этой беседе было все: и воспоминания о прошлом, и недоумение при мысли о том, что его длинная трудовая жизнь как будто кончается.

Откинувшись на спинку лавки, старик скрутил себе папиросу и закурил от уголька. Аня по-прежнему писала. Равномерно потрескивал телеграфный аппарат.

Старик глядел на Аню. На сердце у него отлегло, и он уже забыл свою обиду.

- Вот что, начальница, - примирительно сказал он. - Приходи ко мне сегодня. Конечно, развлечений у нас нет, но все-таки... Дарья Петровна обещалась пышки спечь. Патефончик пустим. Ясно, сердце не о том болит... Да разве твой Вася в окопе не будет рад, когда ты ему напишешь: "Собралась, дескать, к старикам, желали тебе победы..."

- Иван Варсонофьевич, ведь ночью идет военный состав. И вы отлично знаете.

- Люба заменит... Линия в порядке. Пройдет по графику, как миленький. Впервые, что ли?

Взвизгнул блок у двери. На пороге в огромном овчинном тулупе, занесенная снегом, показалась стрелочница.

- Буран будет... - проговорила она, разматывая платок.

Аня бросилась к дверям.

- И не думай-ко ты без жакетки, - остановила ее баба. - Скрючивает сразу. Такой мороз! Путю совсем закрыло. Рельс в снегу уж по головку.

- А ты раздеваешься? - сказала Аня. - Бежать надо за лопатами. Подымать всех на разъезде. Очищать будем.

- И-и, милая, в такой буран разве мы впятером управимся?

- Тогда на деревню надо, за помощью.

- На деревню?.. Дойди! Вороны дохнут на лету. Как дойдешь на деревню-то?

Аня пожала плечами и обратилась к Ивану Варсонофьевичу чуть не плача:

- Ну, где у них сознательность? Ну, что делать, Иван Варсонофьевич?

Старик молчал.

Аня схватила с вешалки свое пальтишко:

- Ладно, я сама пойду.

Тогда Иван Варсонофьевич тоже оделся, и все сразу вышли из дежурки.

Мороз мгновенно сковал ресницы. Выл ветер, стонали провода, звезды исчезли, и снежный вихрь повсюду наметал сугробы.

- Ишь, сила-то, звезды заносит, - сказала баба.

- Главное, военный состав, - сказала Аня. - Бригаду на помощь, что ли, вызвать? Позвонить дежурному?

Старик махнул рукой:

- Сейчас они сами все на перегонах. Сейчас сам дорожный будет вам звонить: дескать, управляйтесь сами. Ваш разъезд, вы и управляйтесь... Вот сочетание! - Он нахлобучил ушанку и двинулся по междупутью. Остановившись у правой стрелки, старик копнул ногой сугроб, потом плюнул на палец и поднял руку, пробуя ветер.

- С болота дует, - сказал он. И тут словно впервые увидел стрелочницу, пожилую женщину, по-старинному, говоря, бабу. - А ты что идолом стоишь? Тебе сказано было идти. Скажи председателю, чтобы всех прислал. И марш! Одна нога здесь, другая там!

Стрелочница не попыталась даже спорить. Она безропотно перелезла через плетень, зашагала переваливаясь - из сугроба в сугроб - и скоро исчезла в метели.

Через десять минут взрослое население разъезда было на ногах. Иван Варсонофьевич хлопотал среди людей, носивших тяжелые деревянные щиты.

- Углом ставь! Откуда метет, понимай! А эти сверх, по сугробу! кричал Иван Варсонофьевич. - Где у вас мозги-то, граждане?

Иногда он останавливался и, сложив ладошки над глазами, старался рассмотреть: что же делается там, за снежной пеленой? Он думал: "Добралась ли до деревни стрелочница?"

Снег валил по-прежнему. Бушевал ветер. Однако теперь со всех сторон раздавались голоса, и, прислушиваясь к скроботу лопат, к стуку их о рельсы, Иван Варсонофьевич увидал расставленные женщинами щиты.

Он вертелся возле колхозниц и распоряжался:

- Ну как, солдатки? Уж вы для фронта постарайтесь!

- Да уж как не стараться, Иван Варсонофьевич! Ведь ты, поди-ко, ты наливочки припас... - запела одна из них протяжным легким голосом, словно пробуя начать "Ах, не белы снеги..."

...Продираясь сквозь вьюгу, из-за поворота выполз тяжелый товарный состав. Белые глаза паровоза медленно приближались к разъезду. Старик заспешил от семафора к дежурке. Там с фонарем в руке уже стояла Анечка.

- А хорошо у вас вышла расстановочка щитов! Это я знаю. Это мы в техникуме проходили, - самоуверенно сказала она. - Действительно, ветром распоряжаться можно. Теоретически это называется роза ветров. Тридцать два ветра, тридцать два румба.

Старик улыбнулся.

Поскрипывали от мороза бандажи вагонов, с платформ, закутанных брезентом, выглядывали длинные стволы пушек. Когда шум от последнего вагона затих, мы вернулись в дежурку.

Аня присела, вытянув ноги к потухшей чугунке. Старик взглянул на часы.

- Вот и утро, - сказал он.

Вдруг в черном микрофоне селектора послышался шипящий голос. Это диспетчер издалека, из шумного железнодорожного узла, за много километров отсюда, вызывал затерянный в тайге глухой разъезд.

- Семенова... Семенова... Семенова!.. - нетерпеливо повторял он. Литерный прошел?

- Прошел, - сказала Аня.

- Понятно. Спасибо. Поздравь всех с Новым годом...

- С Новым годом! - громко ответили мы.

Я даже покраснел от неожиданной ласки этого далекого голоса, долетевшего сюда сквозь все метели, сквозь все тридцать два ветра, бушующих на нашей земле.

Вот так и провел я эту новогоднюю ночь.

1943