Остров традиции

– Ну ясно, вроде марксизма.

– Ага. Именно. Модерн исходил из презумпции исторического прогресса. Время двигалось вперёд, и чем дальше оно двигалось вперёд, тем меньше оставалось неразгаданных тайн; разработанная модерном наука один за другим снимала покровы секретности с бытия, вместе с тем ускоряя темп жизни. Модерн можно определить как расколдование мира и постоянное ускорение движения к цели.

– Простите… Но литература и искусство, которые принято называть модернистскими… Какое же там расколдование мира? Он становится всё более запутанным и необъяснимым. Разве нет?

– Обратная сторона той же медали… Главной чертой модерна за всю его историю была эмансипация… освобождение всего и вся их-под власти законов, обычаев и предрассудков. От политической эмансипации до эмансипации художественных образов. Те высвобождались от необходимости быть вписанными в канон, от необходимости что-то обозначать. В пределе они стремились к полному отрыву формы от содержания. К «Чёрному квадрату» в живописи, к чистым листам в литературе, к молчанию в музыке.

– То есть модернизм в искусстве и в жизни – разные вещи?

– В этом, душечка, отличие так называемого «эстетического» молерна от «цивилизаторского». В обоих случаях цель была одна – эмансипация. И упрочение европоцентризма с его приматом свободы над культурой. Личности – над традицией.

– Ну хорошо… а постмодернизм?

– Постмодернизм… это очищение модернизма от его просветительских установок. Бинарная картина мира «хорошо/плохо» сменяется многополярной, локальное начинает значить больше, чем глобальное. История утрачивает смысл и цель – она упраздняется. Войны, революции, пассионарность, борьба за власть и прочие атрибуты истории теряют свою актуальность. Провозглашается динамическое равновесие несхожего – это ныне «глобализмом» зовётся. Противоречия снимаются за счёт признания их неизбежности. Это в общественном плане.

– А в культурном?

– Снимается с повестки дня культ гениального творца, уникальность художественного произведения. Вместо этого на первый план выдвигается заведомая вторичность, цитатность, многоязыкость. Всякий пафос уступает место скепсису, истина в конечной инстанции заслоняется множественностью истин… То есть, в культуре происходит то же, что и в обществе.

– А не назовёте пример постмодернистского творчества?

– Вот Щербаков, о котором я писал, – типичный постмодернист.

– Счастливые они там, в России… У них – постмодернизм. А у нас чёрт-те что и сбоку бантик.

– Ну не скажите… – задумался Конрад. – Можно ведь сказать и так: постмодернизм – это постгуманизм. Человек как автономная, самодовлеющая личность осознал свои границы и сам себя испугался. Идёт вселенский отказ от антропоцентризма… от «человекопупства», так сказать. Человек низведён до одного из элементов мироздания, ничем не лучшего, чем, допустим, деревья или звёздная пыль.

– Значит – надо защищать окружающую среду?

– Значит.

– Но где вы у нас видите защиту окружающей среды?

– В её избавлении от «человеческого, слишком человеческого»… У нас просто поняли это буквально и пошли по пути физического истребления человеков.

Маргарита недовольно пошлёпала губами – похоже, классический гуманизм был ей больше по душе. Но сказала она другое:

– Какой вы умный, Конрад. Вам бы в каком-нибудь университете преподавать...

– Таких умников – тьма, и все места в университетах заняты.

Затем возникла продолжительная пауза. Маргарита как бы переваривала сказанное Конрадом. А тот, наконец, набрался смелости и сказал:

– Интересно… зачем Анна уединилась с вашим мужем?

– Ну… у нас с вами свои умные разговоры, а у них – свои. Мы с вами мало понимаем в житейских проблемах, всё в эмпиреях витаем… а они как раз о житейской конкретике, которая нас с вами мало занимает.

– Ну почему же?.. – где-то даже обиделся Конрад. – Меня так только конкретика и волнует. Вот скажите мне, например: как же это ваш муж, будучи сотрудником Органов, получил разрешение на выезд?

– Всё предельно просто. Он с начальством заключил джентльменский договор… Он им пару каких-то программ разработает, а они его за это втихаря выпустят… если не сорвётся… – Маргарита постучала по дереву.

– То есть – ещё может сорваться?

– Вы же понимаете… может быть всё.

– Ну хорошо… а позвольте такой вопросец: как же это Органы отпускают за рубеж навсегда такого ценного сотрудника? Мало того, что незаменимый кадр – он же может ещё и продать все секреты зарубежным спецслужбам!

– Он им ультиматум поставил: пожалуйста, ставьте меня к стенке, но кто тогда вам эту работу сделает? Покобенились и согласились.

– Простите… но это как-то неправдоподобно.

– Я вам скажу… Вы не продадите?

– Кому?!

– Ну вот вам… Отто – крестник генерала Фарнера. Мы часто бываем у него в гостях. А кто связан с генералом Фарнером, тот относительно независим.

– Кто же он, сей всесильный полководец?

– Вы слишком много хотите знать, Конрад. На вас тут уже мне жаловались: любите вы совать нос не в свои дела… Но хотите честно? Я сама мучусь тем же вопросом! Поэтому, откровенно говоря, мне не по себе. Но Отто… он излучает такое спокойствие, такую уверенность в том, что всё сложится хорошо… И его уверенность передаётся мне. –Маргарита зябко подёрнула плечами, хотя натоплено было вволю. – А вы своими вопросами опять её колеблете – нехороший вы человек!

– А я видеокарту поставил! – прервал интересную беседу Конрада и Маргариты радостный крик Стефана.

– Ура! Значит, посмотрим телек сегодня, – Маргарита проворно вскочила и сломя голову бросилась вон из комнаты, утомлённая беседой с Конрадом.

И древний телевизор Клиров действительно заработал, являя миру комикование за гранью фола. Но жители Страны Сволочей, независимо от воспитания и образования, уже настолько привыкли к переходу всех и всяческих граней, что воспринимали это как должное.

Потом стали показывать старый-престарый фильм о любви актрисы и художника – вздорную третьесортную мелодраму. Но Маргарита прилипла к экрану, да и Анна с фон Вембахером в известной мере следили за развитием действия – сладкие грёзы иномирья, инобытия захлестнули всех. Лишь Конрад снобистски морщился, да юный реаниматор телевизора откровенно скучал в ожидании ночного боевика. Актриса на экране, одетая в умопомрачительное платье со смелым декольте металась в лабиринте соблазнов, художник в сюртуке красиво страдал. Так и вечер прошёл.

Перед сном Конрад и Маргарита ненадолго остались одни в комнате. На сей раз Маргарита надула губки и показывала, что подобное сосуществование её чуть-чуть тяготит. И Конрад молчал, словно собираясь с мыслями. И вдруг собрался:

– Скажите, Маргарита, вы там в столице… небось, спортивные мероприятия посещаете?

– Что вы! Я всегда была к ним равнодушна. Вот были бы культурные мероприятия – я бы ходила. Да никакой культуры не осталось, телек – вот и вся культура.

– А тем не менее… вы случайно не слышали про спортивный клуб «Стрела»?

Подобный вопрос в адрес лучшей подруги хозяйки Острова был, как понимал сам Конрад, предельно глуп: по этому адресу он точно ничего не узнает. Более того: этим вопросом он только всё портил.

Тем не менее, к его изумлению, Маргарита с готовностью откликнулась:

– Представьте себе, слышала. Это – детище генерала Фарнера. Он его курирует, душу в него вкладывает, только о нём и говорит.

– А… какие виды спорта они там культивируют?

– Разные! От футбола до городков. Будете в столице – сходите к ним. А то у вас фигура несколько… мешковатая. Я сама к ним хожу, на йогу и фитнес. Недорого.

– Да как же я окажусь в столице?

– Так вы ведь раньше, говорят, там жили! Разве нет?

– Я потерял жильё. Вместе с пропиской. Что мне там делать?

– Как что – нас навещать. Мы всегда рады гостям.