Были два друга

КРУШЕНИЕ

    Иван Данилович возбужденно ходил по комнате, размахивая руками, гневно бросая слова:

    - Позор! Перед людьми стыдно за такого сына! Нет у меня сына…

    - Отец, что ты говоришь! Сын он нам, родная кровинка, - упрекала его Ефросинья Петровна, часто сморкаясь в фартук.

    - Вырастила на свою голову! - бушевал старик.

    Надя сидела у стола с бледным заплаканным лицом. Она уже не рада была, что зашла к старикам и рассказала им о том, что позавчера произошло у них в доме.

    - Позор и стыд! - гремел Иван Данилович. - Отвернуться от жены и детей из-за какой-то вертихвостки…

    - Я сама ушла от него. Я не могла дальше… Обо мне не беспокойтесь, проживу с детьми. Пойду снова на завод.

    - Где ты, дочка, остановилась? - спросил Иван Данилович.

    - У подруги.

    - Это почему же у подруги? Твой дом - вот он, - Иван Данилович обвел руками комнаты.

    - Тяжело мне будет у вас. Здесь все будет напоминать…

    - Эк, испугалась чего! Или нам твои детишки не родные внуки, или ты чужая для нас? А его, стервеца, выбрось из головы! Слышишь?!

    Ефросинья Петровна молча плакала, спрятав лицо в фартук. Надя подошла к свекрови, обняла ее за плечи.

    - Не надо, мама. Может, он образумится еще,- сказала она и подумала: «Не погорячилась ли?» Вспомнила совет Даши: не торопить события, не делать поспешных выводов… Но она не могла дальше так жить.

    - Чтобы и ноги его не было в нашем доме! - крикнул Иван Данилович. - Ну-ка, пойдем за детишками.

    Надя на минуту заколебалась. Она не имела в виду переходить с детьми к свекру. Здесь каждая вещь будет воскрешать в памяти пережитое. Но, с другой стороны, Надя надеялась, что Василий не оставит еe и детей, переболеет и вернется к ним.

    Иван Данилович взял ее за руку.

    - Пошли!

    Ефросинья Петровна отерла фартуком мокрое от слез лицо, переоделась и направилась к сыну, чтобы образумить его, помирить с Надей. Квартира Василия оказалась запертой. На стук из двери соседней квартиры вышла пожилая женщина.

    - Вы к Василию Ивановичу? - спросила она.

    - Где он, голубушка, сынок мой? - жалостливо спросила Ефросинья Петровна, готовая опять расплакаться.

    Женщина посмотрела на нее участливо.

    - Нету его. Нету. Еще вчера уехал… Погрузил чемоданы и уехал, - сказала соседка.

    - Куда же он от жены, детишек? - упавшим голосом проговорила Ефросинья Петровна. Слезы потекли по ее морщинистому лицу.

    - Бог его знает куда. Взял и уехал. Просил передать Надежде Владимировне ключи от квартиры. Письмо ей оставил. Сейчас принесу.

    - Господи, что творится на белом свете. От законной жены, от деточек своих, от родителей уехать куда-то…- сказала Ефросинья Петровна.

    Шла Ефросинья Петровна домой, не видя от слез дороги. Едва передвигая ноги, переступила порог. Навстречу ей бросились внуки.

    - Бабушка, а мы теперь будем у вас жить! - радостно кричал Вовка. - Мы к вам теперь уже насовсем.

    - Правда, бабушка, насовсем! - вторила Наташа. Они терлись у ног старухи, как котята. Ефросинья Петровна вздохнула:

    - Бедные мои сиротинушки.

    Подошла к невестке, молча вручила ей ключи и конверт. У Нади дрогнуло сердце. Она растерянно посмотрела на старуху, на протянутые ей ключи и голубой конверт.

    - Вы были у него? - тихо спросила она.

    - Была, доченька, была, - охнула и пошла в другую комнату, тяжело переставляя отяжелевшие ноги.

    Надя дрожащими пальцами вскрыла конверт. В нем была небольшая записка.

    «Ты сама виновата во всем. Я не хотел этого. Но если ты поступила так, мне ничего не оставалось делать, как уехать навсегда. Тебя и детей в беде не оставлю. Прости за все. Василий».

    Не таких слов ожидала Надя. До этого она верила, что он придет, попросит прощения, и они снова будут вместе. Короткая записка развеяла ее надежды. Несколько секунд Надя смотрела на белую бумажку, потом упала на диван и разрыдалась. Глядя на нее, плакали Ефросинья Петровна, тетя Варя. Расплакались дети.

    - Что за рев? - спросил Иван Данилович, входя в горенку.

    - Уехал, оставил нас горемычных, - запричитала Ефросинья Петровна.

    - Скатертью ему дорога. Такой пустоцвет не стоит того, чтобы по нем слезы проливать. И чтобы о нем не смели при мне говорить! Слышите?!

    Иван Данилович опустился на стул, поманил к себе внуков, усадил их к себе на колени.

    - Ну, пусть бабы плачут, а ты ведь мужчина. Стыдно тебе, брат, слякоть в доме разводить, - сказал он Вовке, гладя его по голове тяжелой заскорузлой рукой.

    - Маму и бабушку жалко, - всхлипывая, ответил мальчик.

    - Теперь у нас их никто не обидит. Не позволим обижать!

    - Мы прогоним папку, когда он придет обижать маму. Правда, дедушка? - сказал Вовка.

    - Молодец! Это - по-нашенскому. Сейчас пообедаем, а там на речку. Благодать! Ну-ка, бабы, хватит вам носами хлюпать. Пора обедать.

    Иван Данилович скрывал от всех, что тяжело переживал позор сына. Утешало старика то, что в доме снова появились внуки и любимая невестка.

    Первые дни Надя не находила себе места. Где бы она ни была, что бы ни делала, ее везде и всюду преследовали безрадостные мысли о муже. Может, она действительно сама во всем виновата, погорячилась, а он воспользовался ссорой и уехал с артисткой. При мысли об этой женщине у нее от боли сжималось сердце.

    Вначале Наде все казалось, что вот скрипнет дверь, и на пороге появится Василий. Но дни шли, а он не возвращался. Днем Надя крепилась, а ночью прятала лицо в подушку и плакала чуть ли не до утра, весь день ходила с головной болью и воспаленными глазами. В доме никто не упоминал его имени, но Надя чувствовала, понимала - он всем причинил страдания. Свекровь ходила притихшая, стала часто хворать, в глазах носила глубокую материнскую печаль.

    Как- то тетя Варя сказала Наде:

    - Завез в глушь, бросил, уехал. А детишки как?

    - Не надо, тетя, об этом. Прошу вас.

    - Ладно, ладно. Я к тому, что нам пора возвращаться домой, в Москву.

    - У меня здесь дом и никуда я отсюда не поеду.

    - Думаешь, что образумится? Ну что ж, дело твое. А я поеду умирать на родину, - заявила Варвара Петровна.

    Как ни отговаривала ее Надя, она вернулась в Москву.

    Надя вскоре устроилась на завод лаборанткой. В труде, на людях не так больно было переносить горе.

    Николай часто наведывался в лабораторию. Придет, поговорит о детях, о стариках, но о Василии никогда не спрашивал, и Надя была благодарна ему за это.

НОВЫЕ ТРЕВОГИ, НОВЫЕ СОМНЕНИЯ

    Василий Иванович сидел за письменным столом и задумчиво смотрел в раскрытое окно. Он видел стайку молоденьких березок, сбегающих по косогору к реке. Белые и легкие, они напоминали девушек, резвящихся на лужайке. Одна из них, чуть постарше, стояла в сторонке и, казалось, задумчиво и грустно смотрела на веселых подружек. Справа и слева ее росли две маленькие березки. Василий Иванович закрыл глаза и увидел перед собой Надю, печальную и задумчивую. «Тебе не жаль будет детей?…»

    Он открыл глаза, тряхнул головой, как бы отгоняя от себя тяжелые, часто преследующие его мысли. Воспоминания о семье в нем всегда пробуждали застарелую боль.

    Покачиваясь под ветром и встряхивая зелеными кудрями, березки все так же резвились на косогоре. Внизу под солнцем сверкала речка, в ней отражались облака, сосновый бор на другом берегу. Все это в памяти воскрешало родные места.

    Он попытался представить себе, чем сейчас занята Надя, как выглядят Вовка и Наташа, мать и отец. Сколько он причинил им страданий! Прошелся по комнате, включил радиоприемник. О чем-то грустном и ушедшем пели скрипки. Он снова подошел к окну. Одинокая березка гнулась под ветром.