Были два друга

    - Дура! - запальчиво крикнул Василий Иванович. Надя покачнулась, как от неожиданного удара в лицо, вцепилась левой рукой в край стола, правой прикрыла глаза. Она едва держалась на ногах. Опомнившись, она сказала:

    - У тебя не хватает мужества признаться, почему ты ненавидишь всех нас. Так знай же, твой дом для меня и твоих детей стал проклятым местом. Ты не можешь понять, как все это отвратительно.

    - Тебе не нравится мой дом? Тебя никто здесь не держит.

    - Хорошо, мы уйдем. А как же дети? Подумал ли ты хоть раз об этом? - Надя, не дождавшись ответа, вышла из комнаты.

    Потрясенный ссорой, Василий Иванович опрометью выскочил из дома и быстро пошел по улице, не зная, куда и зачем идет. Свернул к речке, перешел мост и направился в сторону леса, часто спотыкаясь о кочки.

    Была ранняя весна, из земли пробивались зеленые иглы травы. Цвели уже ярко-желтые цветы - вестники весны. Ослепительно сияла голубизна неба. С юга дул теплый ветерок.

    Василий Иванович не заметил, как вошел в сосновый бор, где еще кое-где белели слежавшиеся сугробы снега. Пахло смолой, звенели голоса синичек. Василий Иванович остановился, посмотрел по сторонам, как бы не понимая, как очутился здесь. Гримаса боли исказила его бледное, растерянное лицо. Он заскрипел зубами и повалился на сухую хвою под двумя сросшимися корнями соснами. Припав лицом к земле, пахнущей сыростью и прелью, он плакал навзрыд.

    Только здесь, в лесной тиши, под ярко-голубым, девственно чистым небом, наедине со своей совестью, Василий Иванович вдруг понял и почувствовал всю свою несостоятельность.

    - Подлец я, негодяй, трус, - обличал он себя.- Надя права, от меня отвернулись товарищи, дети, родители. В семье я стал деспотом. Пышкин считал меня лучшим другом, а я обесчестил его семью. Лгал всем, обкрадывал себя. Подлый и гадкий я человек, достойный презрения…

    Он плакал, и слезы очищали его душу, как весенний дождь омывает землю, как весенний ветер проветривает затхлую комнату, где за зиму скопилось много пыли и паутины. Почему же до этого он не понимал всей той подлости, которая постепенно накапливалась в нем? Разве он законченный подлец? Ведь еще зимой, когда он возвращался из Москвы, он чувствовал себя очищенным от мерзости.

    Василий Иванович понял, что если он потеряет Надю, детей, то навсегда погрязнет в своих пороках. Сегодня он грубо оскорбил жену, недавно оттолкнул от себя товарища. И вот теперь он лежит распростертый на земле, жалкий и одинокий. Как же это могло случиться?

    Сейчас Василий Иванович ненавидел и Валентину, и Тасю, но больше всего ненавидел и презирал себя. Было такое ощущение, что его бросили в зловонную клоаку, и он не может сам выбраться из нее, а поблизости ни одной живой души.

    Долго Василий Иванович лежал на земле. Голубой мрак леса перешел в густые лиловые сумерки. Стало холодно, он встал и тихо побрел к городу.

    - Нет, я не конченный еще человек. У меня хватит мужества взять себя в руки, - говорил он. - Надо быть круглым идиотом, чтобы бросить семью, лишиться товарищей, родителей. Глупец я, безумец.

    Выйдя на поляну, Василий Иванович посмотрел на небо. Там, в далекой, всегда манящей высоте тепло мигали весенние звезды. Они всегда успокаивали его. По сравнению с этими мириадами неизведанных миров мысли и чувства казались ничтожными, а сам он пылинкой в космосе. Глядя на звезды, Василий Иванович вдруг почувствовал в себе то хорошее, что было еще в нем.

    «Валентина красива и умна. Но я все равно разлюблю ее, как разлюбил Тасю. Она уедет с глаз, и все станет на свои места», - думал Василий Иванович. Он помирится с Надей, с отцом, попросит у Николая прощения. Он снова пойдет на завод…

    - Надя, родная, прости…

    Василий Иванович возвращался домой с одной мыслью, с одним намерением: доказать всем, что он еще не окончательно потерянный человек.

    Охваченный новыми, радостными мыслями и надеждами, Василий Иванович все время ускорял шаги. Вот и дом. Торопливо вбежал по лестнице на третий этаж. Дверь была заперта. Первое, что бросилось ему в глаза, - это темнота, пугающее безлюдье комнат.

    - Не может быть! - испуганно прошептал он. Включил в прихожей свет. Ворвался в одну комнату, другую. В кабинете на столе лежала записка. Он схватил ее. Строчки прыгали перед глазами.

    «Я ушла с детьми, чтобы никогда больше не встречаться с тобой. О детях не беспокойся, я сама воспитаю их. А ты все-таки подумай о себе. Надя».

    Василий Иванович схватился за голову и долго стоял в оцепенении. В памяти промелькнула вся его совместная с Надей жизнь. Сколько в ней было хорошего, радостного! И вот теперь у него нет самого дорого в жизни - семьи. На душе сразу стало пусто и тоскливо. Случилось то, чего он недавно желал, а сейчас, когда оно случилось, вдруг понял безвыходность своего положения. В эти минуты он почувствовал, что потерял то, без чего немыслимо жить.

    Василий Иванович прочел записку раз, другой, вяло прошелся по комнате.

    - Что я наделал, что я наделал! - повторял он, уставившись в угол пустыми, ничего не видящими глазами. Сейчас он был похож на безумца, который, ослепленный ревностью, убил то, что любил, что для него было дороже собственной жизни.

    - Что я наделал! Это невозможно, - шептал Василий Иванович.

    И вдруг, как луч света, осенила надежда - еще не все потеряно. Он сейчас же разыщет Надю, детей, вернет их в дом. Он вскочил с кресла, обрадованный этим решением, схватил с вешалки пальто и долго не мог найти рукав. В это время в гостиной скрипнула дверь.

    - Надя! - воскликнул Василий Иванович и бросился к двери. В соседней комнате стояла Валентина.

    - Валентина?! - только и мог выговорить он.

    - Милый, я все знаю. Ради бога успокойся. Ты, конечно, удивлен, что я пришла. Но как я могла поступить иначе? Тебе очень тяжело. Я понимаю тебя, - мягко и вкрадчиво сказала она, и на глазах у нее заблестели слезы. На лице ее было столько искреннего страдания, любви, преданности.

    - Зачем ты пришла сюда? - сурово спросил Василий Иванович.

    Она приблизилась к нему, провела душистыми ладонями по его лицу, грустно улыбнулась сквозь слезы кроткой, почти детской улыбкой.

    - Милый, хороший! Я все понимаю. Я предвидела это и отговаривала тебя от этого шага. Но ты сам настаивал. И вот я пришла к тебе, чтобы сказать… - Валентина помолчала, вынула из сумочки платочек, вытерла слезы. - Милый, не надо этого. Нам лучше расстаться. Я не просила этой жертвы…

    Василий Иванович молча смотрел на нее - потерянный, расслабленный, безвольный.

    - Знаю, тебе будет нелегко… О себе я не стану говорить, - Валентина судорожно глотнула воздух, снова поднесла платочек к глазам.- Что ж, видно, наша судьба такая.

    Василию Ивановичу вдруг стало не по себе. Ради нее он потерял семью, и теперь она пришла предупредить, что уезжает, оставив его у разбитого корыта.

    В легком пальто канареечного цвета и в скромной шляпке Валентина была очень хороша. Такой он встретил ее в вагоне. И Василию Ивановичу теперь стало страшно от мысли, что он может навсегда потерять ее. Сейчас, когда у него ничего не осталось в жизни, - это было немыслимо. Она улыбнулась ему такой улыбкой, от которой на душе становится радостно и легко, как в день весны, когда улыбается природа, и на сердце бывает светло и немного грустно.

    - Валя, неужели ты оставишь меня… сейчас?… - спросил Василий Иванович, не отрывая глаз от ее лица.

    - Еще не поздно вернуть семью. И ты это сделаешь, если хоть немножко любишь меня и уважаешь себя, - ответила она, теребя кружево платочка. - Пойми, я не могу эту жертву принять на свою совесть, - сказала Валентина. Провела рукой по его растрепанным волосам. Он взял ее руку, поднес к губам.- Мы оба несчастны, - вздохнула она.

    - У меня теперь нет семьи. Нет у меня ничего, кроме тоски и отчаяния, - подавленно проговорил Василий Иванович.