Она и Аллан

— Видимо, есть те, кем эта вечная не может командовать. Те, кто напал на нас, и те, кто ушел вон туда. — И я махнул рукой в сторону горы.

— Любая власть не абсолютна, в каждой стране есть мятежники, даже, как я слышал, над нами, в небесах. Но как тебя зовут, странник?

— Хранящий Ночь, — ответил я.

— Хорошее имя для того, кто должен хорошо видеть ночью и днем, чтобы достичь страны, в которой живет Та-которая-повелевает. Она сказала, что ни один человек с таким, как у тебя, цветом кожи не подходил к подножию горы много лет. Я думаю, что прошло две тысячи лет с тех пор, как она говорила с белым человеком в городе Кор.

— В самом деле?! — воскликнул я, внезапно закашлявшись.

— Ты не веришь мне, — продолжал он, смеясь. — Та-которая-повелевает, может объяснить все лучше, чем я, поскольку я не жил две тысячи лет назад, чтобы помнить все это. А как мне называть того человека, который все время держит при себе топор?

— Его зовут Воин.

— Тоже хорошее имя, судя по тем ранам, которые он нанес, некоторые из мятежников уже разговаривают друг с другом в аду. А что за существо этот желтый человек, если это человек? — Он с сомнением посмотрел на Ханса.

— Его зовут Свет Во Тьме. Почему, ты узнаешь позднее, — ответил я нетерпеливо, поскольку начинал уставать от допроса, и добавил: — А как зовут тебя, если ты можешь сказать нам свое имя, и что заставило тебя прийти к нам в столь счастливый час?

— Меня зовут Биллали, — отвечал он, — я слуга и посланник Той-которая-повелевает. Меня послали к вам, чтобы спасти отряд и в целости и сохранности доставить к ней.

— Как это может быть, Биллали, если никто не знал о нашем приходе в горы?

— Та-которая-повелевает знает все, — ответил он с доброй улыбкой. — Я думаю, что она знала об этом несколько лун назад по тому сообщению, которое было ей послано, и устроила все так, чтобы вы могли безопасно пройти к ее секретному дому. А как иначе вы могли бы пройти через непроходимое болото, потеряв всего лишь одного человека?

Теперь я с изумлением смотрел на старика, потому что не мог взять в толк, откуда он знает про смерть нашего зулуса, укушенного болотной змеей, но продолжать дальнейший разговор было бесполезно.

— Когда вы отдохнете и будете готовы, — продолжал он, — мы отправимся в путь. Сейчас я должен покинуть вас, чтобы приготовить носилки для раненых и для тебя, Хранящий Ночь, если пожелаешь. — Затем с величавым видом он повернулся и исчез в ущелье.

Следующий час был занят погребением мертвых зулусов. Участвуя в этой церемонии, я лишь молча стоял, сняв шляпу, поскольку считаю, что аборигенов лучше оставить в такие моменты наедине с собой.

Я лежал и думал об истории, рассказанной Зикали, о прекрасной Белой Королеве, которая жила в горном укреплении, нарисованном им в золе, и о слугах этой властительницы, которые, оказывается, знали о нашем приходе и появились, чтобы спасти нас.

Кроме того, этот древний и благородный старик по имени Биллали говорил о ней, как о Той, Которая Вечна. Что он имел в виду, называя ее так? Возможно, то, что она была очень старой и на нее неприятно смотреть? Это было бы для меня разочарованием...

И как она узнала, что мы приближаемся? Я не мог понять этого, и, когда спросил капитана Робертсона, он просто пожал плечами и притворился, что этот вопрос его не интересует. Все дело было в том, что ничего не могло сдвинуть с места человека, который был погружен лишь в мысли о спасении своей дочери или мести в случае ее смерти, который думал лишь о своей любимой дочери, с которой он, по правде сказать, не всегда обходился хорошо.

Этот человек, потерявший интерес к жизни, стал настоящим маньяком, более того, религиозным... У него с собой была Библия, которую ему подарила мать, когда он был еще маленьким мальчиком, и он читал ее постоянно. Я часто видел его стоящим на коленях, а ночью он громко молился и рыдал. Вне всякого сомнения, ему удалось избавиться от увлечения алкоголем, и теперь инстинкты и кровь суровых ковенантеров [38], из которых он происходил, все-таки взяли верх. Иногда это было даже хорошо, хотя временами я боялся, что он сойдет с ума. И, конечно, как компаньон он более уже не подходил мне, все осталось в прошлом...

Перестав думать о бесполезных вещах и забыв о том, что люди Биллали совершенно такие же, как те, с кем мы сражались, я заснул, как делаю это всегда, чтобы проснуться через час совершенно отдохнувшим. Ханс, который, когда я заснул, уже спал, свернувшись у моих ног, как желтая собака, когда солнце начало пригревать, поднял меня с криком:

— Проснитесь, баас, они идут!

Я вскочил, схватившись за ружье, потому что подумал, что на нас снова напали, но увидел Биллали, который шел во главе процессии из четырех носилок, сделанных из бамбука, с травяным пологом для тени. Каждые носилки несли крепкие амахаггеры, какими я их себе представлял. Двое носилок были предназначены для Робертсона и меня, другие — для раненых. Умслопогаас, оставшиеся в живых зулусы и Ханс должны были идти пешком.

— Как вам удалось так быстро все сделать? — спросил я, оценив красивую и мастерскую работу.

— Мы не делали их, Хранящий Ночь, мы принесли с собой в свернутом виде. Та-которая-повелевает посмотрела сквозь стекло и сказала, что нужно четверо носилок, кроме моих, две для белых господ, и две для раненых чернокожих, отсюда и такое число.

— Да... — ответил я неуверенно, удивляясь тому стеклу, которое дало той женщине такую информацию.

Перед тем, как я смог задать еще один вопрос, Биллали добавил:

— Я был бы рад сообщить вам, что мои люди поймали тех мятежников, которые осмелились напасть на вас, в самом деле восемь или десять из них были ранены вашими пулями или топорами, и мы предали их смерти так, как надо. — И он слегка улыбнулся. — Но, увы, остальные убежали слишком далеко, и было слишком опасно преследовать их среди скал. Пойдемте сейчас, мой господин, потому что дорога крутая и опасная и мы должны двигаться быстро, если хотим достичь засветло того места, где живет Та-которая-повелевает, в древнем священном городе.

Объяснив все Робертсону и Умслопогаасу, который сказал, что никому не позволит нести себя, как старую женщину или как тело на щите, и проследив, чтобы раненые зулусы были хорошо устроены, мы с Робертсоном уселись в носилки, которые оказались очень удобными и легкими.

Затем, когда наши вещи уже были собраны крючконосыми носильщиками, которым мы были вынуждены доверять, хотя и несли сами свои ружья и часть снаряжения, мы отправились

в

путь. Сначала шли люди Биллали, затем двигались носилки

с

ранеными, по обоим сторонам которых шли Умслопогаас и зулусы, затем носилки с Биллали, затем мои, рядом с которыми бежал Ханс, затем носилки Робертсона, и процессию замыкали оставшиеся амахаггеры и свободные носильщики.

— Теперь я вижу, баас, — сказал Ханс, просовывая на бегу голову за занавеску, — что вон тот белобородый никак не может быть вашим единородным отцом.

— Почему же? — спросил я, хотя все было и так очевидно.

— Потому что, баас, если бы это был он, он не заставил бы Ханса, о котором всегда думал так хорошо, бежать под палящими лучами солнца, как собака, в то время как остальные едут в носилках, как важные белые дамы.

— Чем нести чепуху, лучше береги дыхание, Ханс, — сказал я. — Мне кажется, нам предстоит еще долгий путь.

Путь нам действительно предстоял неблизкий. После того как мы подошли к склону холма, процессия стала двигаться медленней. Мы начали наш путь около десяти часов утра, потому что битва, после которой прошло не так много времени, состоялась вскоре после рассвета, и было три часа дня, когда мы достигли основания крутого холма, который я заметил раньше.