Дорога издалека (книга вторая)

Не учли одного: Салыр, прирожденный степняк, потомственный следопыт, не сидел сиднем у себя в юрте возле колодцев Кыран, волком рыскал по тропам, ему одному известным. За много верст его зоркие глаза различали в песках не только человека на коне, но даже лисицу или волка. И четверых незнакомых всадников заметил сам Салыр, как только с дюжиной джигитов приблизился к караванной тропе на Бешкент. Встревожился: что за люди? С полчаса незаметно преследовал их, двигаясь барханами. Чуяло сердце, не с добром пожаловали гости. «Остановить!» — решил наконец атаман. Без слов, одними жестами приказал своим джигитам разделиться. Половину отослал перерезать незнакомцам путь отхода, сам неожиданно выскочил из-за барханов прямо у них перед носом.

Хитер, коварен был Шерипча — а тут сплоховал. Струсил. Вмиг забыл, что ему следует прикидываться другом Салыра, — выхватил кольт. Двое его спутников и того хуже — с перепугу завернули коней да наутек… Все сразу понял Салыр. Карабин рванул из-за спины, двумя выстрелами, почти не целясь, свалил одного, под другим застрелил коня. Спешенного взяли в плен. Самому Шерипче с одним из спутников удалось улизнуть.

От пленного узнали о замыслах Мамедши. Все это живо проведал Абдурахман-караулбеги. И надежда на скорое отмщение согрела ему душу, угнетенную позором, в который вверг его этот худородный — головорез Салыр.

В Камачи разведать обстановку Абдурахман направил торговца по имени Чагатай, своего давнего приверженца. Тот заодно решил поторговать — день предстоял базарный. Как говорится, и дядюшку навещу, и жеребенка под седлом ходить научу. Захватил чаю, крашеной пряжи три десятка мотков и в путь. Наутро на базаре кое-кого расспросил насчет дружбы между Мамедшой и Салыром. В чайхане к разговорам прислушался. Все оказалось правильно: дружба врозь, теперь оба меж собой смертельные враги.

У кого общий враг, тем следует подружиться. Как говорят, обопремся один на другого — нас и не повалишь. Необходимо скорее наладить связь с Мамедша-мирахуром. К такому выводу пришел Абдурахман, выслушав Чагатая после его возвращения.

В Камачи Абдурахман прибыл незаметно — верхом на сером ишачке, одетый, словно поденщик, скитающийся в поисках работы. Вот и высокий дувал, крепкие ворота двора председателя ревкома. Хозяин славился гостеприимством — заходи кто угодно, будь ты богат или беден, знатен или никому неведом. Для каждого найдется чайник чаю, миска похлебки, дерюга в сарае либо мягкая постель в доме… Абдурахман попросил, чтобы хозяин принял его немедля.

Далеко не сразу в убогом путнике признал Мамедша недавнего офицера эмирской армии. Гость тоже не спешил открыться, вежливо, односложно отвечал на приветливые разглагольствования хозяина. Наконец, видя, что тот начал обо всем догадываться, представился:

— Я Абдурахман-караулбеги, сын Шихи-бая.

После этого они быстро нашли общий язык. Салыр обоим не давал покоя. И большевики в Бухаре и Ташкенте, видать, утвердились надолго. А раз так — близок конец их «ревкомам» во главе с баями здесь, в глухом углу Лебаба… Надо сколачивать свои силы, а пока необходимо убрать несговорчивых. Салыр — первый на очереди. На него следует направить отряд, из Бешира во главе с Аллакули. Оба сообщника назначили день и час совместного выхода в пески.

Участники всех этих событий даже не подозревали, что об их планах осведомлен один человек, неприметный дайханин аула Бешир, занятый, как будто, лишь тем, чтобы прокормить семейство. Этот дайханин — Бекмурад Сары, один из первых большевиков Лебаба, секретарь партийной ячейки в Бешире. Именно с ним, дольше, чем с прочими активистами, беседовали накануне отъезда Гельдыев и комиссар Иванихин. Замечать все, знать обо всем, не выпускать из поля зрения особенно тех, кто может стать поперек дороги новой власти. И еще, самое главное, выявлять ее сторонников, сплачивать их. Таков наказ.

Бекмурад, человек еще нестарый, натерпелся в жизни всякого, познал голодное детство, горькую долю батрака в ауле, поденщину в Чарджуе и Мерве, затем тыловые работы — он побывал на Северо-Западном фронте, рыл окопы вдоль реки Великой неподалеку от Пскова. Болел цингой, едва не умер, тогда-то впервые встретился с русскими большевиками. Революционные события совсем было вовлекли его в свой неумолимый водоворот. Он вернулся в Туркестан, в Чарджуе вступил в Красную гвардию, летом восемнадцатого года гнал беляков до самого Уч-Аджи, был ранен… Однако дома, на Лебабе, оставались больные старики-родители. Пришлось ему возвратиться в Бешир. Отец вскоре простился с жизнью. Вняв слезным мольбам матери, Бекмурад женился, и вот теперь у него двое ребятишек — дочка и совсем крохотный сынок. Бекмурад, не щадя сил, трудится на своем скудном меллеке, на поденщине у тех, кто позажиточнее. Но думы его поглощены другим.

…До последнего вздоха, до смертного часа не забудутся Бекмураду те пламенные, суровые дни, когда русские друзья открыли ему глаза на мир, когда он осознал себя человеком, бойцом за счастливую долю трудящихся. Он выучился говорить по-русски, пристрастился ходить на митинги. И, внимая зажигательным их призывам, он, Бекмурад, взял в руки винтовку, ринулся в битву, горячую кровь пролил за счастье своего народа в песках Каракумов. А когда вернулся к себе на родину, в свой аул, приступил к организации ячейки.

Аллакули не спеша отхлебывал чай из пиалы. Ему удавалось сохранить внешнее спокойствие, но это стоило немалых усилий — подушка под локтем казалась каменной и за пазухой словно горячие угли. Он боялся поднять глаза, глянуть прямо в лицо Бекмураду, сидящему напротив.

— Продолжай, Аллакули, я слушаю, — не повышая голоса, подбодрил хозяин гостя, в то же время неприметно наблюдая за ним.

— Председатель ревкома… — Аллакули отхлебнул чаю. — Шихи-бай, значит, в тот раз меня все расспрашивал про Салыра. Знаю ли я дорогу к колодцам Кыран. Да сколько примерно у него сейчас джигитов… Я так и не понял, к чему это он. На другой день вызывает снова. И тут уж разговор начистоту. Абдурахман в тот раз оказался у него… Вот, значит, будем, говорит, кончать с этим головорезом. Ну, я тебе прошлый раз уже докладывал.

Он умолк, потянулся за чайником. Бекмурад, опередив гостя, пододвинул ему чайник, сам поднялся, у двери тихо окликнул жену — велел вскипятить еще кумган. Да, за два дня это уже вторая беседа с Аллакули. Командир отряда самообороны — член партии большевиков Бухары, состоит в ячейке. Таковы пока что «единомышленники»…

— С нами вместе, говорит, будет действовать отряд из Камачи, сам Мамедша их поведет. Мамедша — это мирахур бывший, в Карши служил, ты, Бекмурад, слыхал про него? — Хозяин коротко кивнул. — Теперь он там председателем ревкома… Салыр-мерген им всем что кость в горле. В общем, Шихи-бай приказал: быть готовым к выходу в пески.

Бекмурад Сары напряженно думал. Шихи-бай знал: в любом сколько-нибудь важном деле он обязан советоваться с секретарем партийной ячейки в ауле. Только сегодня днем прислал джигита, вызывает на завтра. Не иначе, будет разговор о походе в пески.

Салыр — личность противоречивая. Баев ненавидит. Отчаянный, удачливый, говорят — умный. В ауле многие отзываются о нем с уважением. Не раз прогонял грабителей из-за рубежа. С другой стороны — сам грабит торговые караваны. Никакой власти над собой не хочет признавать. Ну, это понятно — с Шихи-баем в одной упряжке он не пойдет. Как говорится, волк и овца не будут пить из одного колодца. А других людей, чтобы встали у власти, пока нет… Сейчас Шихи-бай, в особенности его сынок, бывший эмирский караулбеги, и вся эта компания готовятся сожрать Салыра. Кровопролития допустить нельзя. Но и остановить его, похоже, не удастся.

— Аллакули, — хозяин выпрямился, в упор глянул на гостя. — Ты как член партии понимаешь, с какими целями Шихи-бай затевает поход на Салыра? Прямо отвечай мне, как секретарю ячейки!

— Я-а… — Аллакули смекнул: наступила решительная минута. Видимо, секретарь против похода, но не уверен, что сумеет ему воспротивиться. А в поход ему, Аллакули, очень хочется. Добыча верная! Нужно выкрутиться во что бы то ни стало. — Товарищ Бекмурад, ведь Шихи-бай председатель ревкома. Разве я смею не выполнить приказ ревкома? Только что из округа была бумага: усилить борьбу с бандитами. Салыр против власти — значит, бандит…