Судьба офицера. Трилогия

- Кто еще хочет воздать мне хвалу?

- Я! - Это подал голос Эдик. - Когда вижу вас, то клацаю зубами как волк.

- Я не Красная Шапочка…

- Знаю. Но я хотел сказать, что у меня - клыки и постоянное чувство голода.

- Тут нищим не подают! - отрезала Людмила, немало разозлившись на пошлые намеки.

- Волк не просит, а берет.

- Здесь нет волчьих законов! - сухо отрезала Людмила и отвернулась от Эдуарда.

Он же, как ни в чем не бывало, ухмыльнулся и громко объявил:

- Пока фотограф не напился, пожалуйте на семейную фотографию! Снимаю всех вместе, каждого в отдельности и в разных вариациях. Жертвую на все общество тридцать шесть кадров!

Призыв Эдика возымел действие, все изъявили готовность заиметь снимок. Николай Григорьевич похвалил своего фотокорреспондента за проявленную инициативу и стал организовывать группу. Веселое настроение, охватившее всех, немного рассеяло душевное состояние Люды, но ей с трудом давались шутки. А роль гордой красавицы помогла ей сохранить спокойствие на лице. Андрей, следивший за ней, спросил:

- Что у тебя на душе? Что-то произошло?

- Не знаю, - шепнула она. - Наверное, должно произойти. Это предчувствие. Ты далеко не отходи от меня. Сегодня я хочу быть рядом с тобой, вместе провести этот вечер. Он прощальный, и никакими шуточками не умалить, не убавить моей печали.

- Поэтому ты оделась в черное?

- Да. Хочу танцевать с тобой. Пойди пристегни протез, а костыли оставь. Помнишь, на вечере, когда мне исполнилось восемнадцать…

- Тебе и сейчас восемнадцать. Ты всегда останешься для меня юной, восемнадцатилетней.

Людмила скомандовала:

- Гордей, давай музыку. Всем танцевать!

Возвратился Оленич. Взял за руку Люду и повел ее, неуклюже отставляя в сторону протез. На его лице застыло напряжение и сосредоточенность, словно он решал труднейшую задачу.

22

Музыка текла точно река, подхватывая своим не быстрым, но мощным течением все на своем пути и унося в неведомые края. Гости самозабвенно отдавались во власть нарастающему половодью звуков. Андрей, почувствовав дрожь в мышцах ноги и ощутив, что культя задеревенела, а протез стал вдруг непомерно тяжелым, хотел было остановиться, но, взглянув на склоненное к его плечу счастливо умиротворенное лицо Людмилы, не решился прервать блаженное состояние ее души. Она сама внутренним чутьем угадала, что с ним делается, шепнула:

- Тебе время отдохнуть. Пойди во двор, отдышись. Я же должна занимать гостей.

И в это время Гордей Михайлович объявил перерыв и выключил радиолу.

Андрей с удовлетворением заметил, что Виктор все время танцевал с Мирославой, и теперь они, раскрасневшиеся, взволнованные, стояли рядышком и смущенно поглядывали друг на друга. Проходя мимо них, он услышал ее голосок:

- Пить хочется…

Виктор кинулся в столовую и принес чашку воды. Галя мечтательно воскликнула:

- А я люблю мороженое! Обожаю!

- Девочки, в субботу угощаю! В парке на танцах, - пообещал Виктор.

Эдуард ухмыльнулся:

- Мороженое предпочитаю после хорошей выпивки.

Никто ему не ответил. Увидев, что Людмила осталась одна, Эдик направился к ней, широко улыбаясь.

Гости покидали зал, где стало душно, старались найти себе подходящее место, чтобы спокойно посидеть, подышать. Людмила Михайловна, желая отвязаться от Эдика. сказала, что пойдет в столовую присмотреть, как накрывается стол, но он двинулся следом, стремясь завязать разговор, все время пытаясь взять ее за руку. Посмеиваясь, она заставила его открывать бутылки, а сами ушла на кухню.

Кубанов скрылся в биллиардной, чтобы выкурить трубку: в последнее время он пристрастился к трубке, потому что много было хорошего трубочного табака, а сигареты выпускались очень плохие. Он брал лучшие марки табака и не так любил сам процесс, как аромат зелья и запах дыма. К нему присоединился и Гордей, хоть и не терпел курение. Оставшись в одиночестве, Андрей вышел во двор, в вечернюю прохладу и синь, подышать и поразмышлять обо всем, что происходит, подумать о том, что будет с ним и с Людой. Ему все время казалось, что надвигается что-то нехорошее, неприятное, что невозможно предугадать, но что висит над ним и постоянно чем-нибудь дает о себе знать. Посидел на лавочке, расстегнув ворот кителя. Появился Рекс, присел рядом, лизнул хозяину руку. Но хозяин не ответил, занятый своими мыслями. Потом, объятый беспокойным ожиданием, Андрей возвратился в дом.

Уже все были в столовой и шумно рассаживались на стульях. Оленич прошел к дальнему краю стола и сел между Гордеем и Людмилой. По другую сторону от нее сидел Кубанов. Говор за столом постепенно затихал, все смотрели на хозяев дома. Гордей поднялся с наполненной рюмкой, посмотрел сквозь нее на свет, помолчал несколько секунд и обратился к Андрею:

- Не впервые я и Люда провожаем тебя из дома, а каждый раз с надеждой на твое возвращение. Бывают у мужчин привязанности, дружба, братство, наконец. У нас с тобой сложились судьбы так, что порой кажется, мы всю жизнь были вместе и ни одно облачко не бросило тень на наше родство. Потому что наше родство самое близкое - духовное и бескорыстное. Я не тост произношу. Просто хочу выпить за твое путешествие и за нашу любовь друг к другу. Сестренка, я говорил и от твоего имени.

Он выпил свою рюмку и сел, толкнув плечом Андрея, как бы подтверждая свои слова. Люда, не поднимаясь, проговорила:

- Каждый может сказать свой тост. Я пью за человеческую чистоту. За этих двух честных идеалистов.

Кубанов тряхнул чубом:

- Все поэты, только я прозаик. За вас, мои новые и старые други!

И каждый, сидящий за столом, что-то произносил, что-то пытался сказать хорошее. Витя, например, произнес только два слова: «За отца!» Галя сказала: «За всех!» Не произнесли ни слова только Мирослава и Эдуард. И это не осталось незамеченным. Людмила Михайловна удивленно посмотрела на девушку:

- Славуня, ты ничего не хочешь сказать?

Девушка поднялась, покраснела, засмущалась до слез в глазах и произнесла дрожащим голосом:

- Я не пью…

Все засмеялись. Кто закусывал, кто пил воду. Эдик сидел неподвижно, как изваяние, явно чтобы обратить на себя внимание. Гордей Михайлович спросил у Кубанова:

- Ваш коллега тоже не пьет?

И тут, конечно, засмеялись все еще громче, и даже кто-то захлопал в ладоши. Кубанов поднял руку, прося тишины:

- Да, Эдуард не пьет… - такими мизерными рюмками.

И вдруг поднялась Людмила Михайловна:

- Эдуард, как вы можете выдерживать такой натиск? Я выпью вместо вас.

Но Эдик тяжело поднялся, налил в бокал водки и вздохнул:

- Э, да что я против силы божьей!

Он выпил и поставил фужер на стол. Когда Эдуард уже опускался на свое место, Андрей вдруг уронил вилку, зацепил рукавом рюмку и опрокинул ее на скатерть. Людмила наклонилась к нему и шепотом спросила, что произошло, но он не слышал ее и не видел, ибо смотрел на Придатько. Смотрел так сосредоточенно, так пристально, что Эдуард почувствовал его взгляд и обернулся.

- Как ты сказал, Эдуард? - требовательно и мрачно спросил Оленич.

Но Придатько уже овладел собой. Он засмеялся и отшутился:

- Людмила Михайловна здесь богиня, и силе ее воли я не могу сопротивляться. Ее слово - закон, как и для каждого присутствующего здесь. Разве не так?

Вокруг зааплодировали. Андрей понял, что допытываться смешно и глупо, товарищи не поймут истинной тревоги, что словно молния прожгла его сознание. Он сел на место и сказал Людмиле:

- Постарайся занять людей, чтобы не заметили моего ухода. Я хочу побыть несколько минут один. Посижу в биллиардной.

- Что с тобой! Ты так бледен!

- Ничего, ничего, чуть-чуть сердце закололо. Я знаю, сейчас пройдет.

- Я к тебе приду, ладно?

- Хорошо. Только чтоб компания не расстроилась…

Андрей стоял в полутемной биллиардной у раскрытого окна и вспоминал осень сорок второго. Даже жестокость последующих дней войны, ранение и лечение в госпитале и операции ноги и спины не были такими отчаянно трудными. И еще он вспоминал Женю Соколову, метеором пролетевшую через его судьбу в то беспросветное время. И вспомнил капитана Истомина и его настоящую любовь к грузинской женщине, летчице Нино, и товарищей, погибших и оставшихся после того боя на горячем песке возле речки Шалушки.