Почти 70

Я терпеть не мог алкоголь и никогда не понимал его сути, Чайка тоже, но он частенько приходил домой пьяным. Не таким, как мужики на вокзале, но все-таки. После того, как отец попал в больницу, он стал осторожнее, намного осторожнее.

Знаете что он сделал?

Каждый вечер он стал чистить зубы. И когда приходил домой ночью – первым делом шел и чистил зубы, сбивая запах пива или чего-то такого. Он не напивался до чертиков, а если и напивался, то приходил домой, когда уже мог нормально разговаривать.

Вот к книгам он относился неплохо, иногда читал то, что я ему советовал, и потом делился своими впечатлениями. Вот, например, мне всегда казалось, что все читающие люди делятся на два типа. Первые, прочитав «Над пропастью во ржи» делают эту книгу своей карманной библией. На всех форумах, во всех спорах они пытаются доказать, что это действительно величайшая книга, а Сэлинджер – это лучшее, что случалось с литературой. Иногда они даже покупают такую же красную кепку, как у Холдена. Другой же тип людей – наоборот. Некоторые из них ждут до самой последней страницы, надеются найти что-нибудь такое, чтобы могло объяснить, почему эта книга настолько популярна. Но, не находя там ничего подобного, они просто закидывают жалкую, как думают они, книжонку в угол и при каждом удобном случае не забывают упомянуть, что книга – самый настоящий бред и разрекламированная фуфлыжонка, за которую даже браться не стоит.

А я люблю эту книгу, действительно люблю.

« Ладно, — говорю. И вдруг вспомнил: — Скажите, вы видали тех уток на озере у Южного выхода в центральном парке? На маленьком таком прудике? Может, вы случайно знаете, куда они деваются, эти утки, когда пруд замерзает? Может, вы случайно знаете?

Я конечно понимал, что это действительно была бы чистая случайность.

Он обернулся и посмотрел на меня, как будто я ненормальный.

— Ты что, братец, — говорит, — смеешься надо мной, что ли?

— Нет, — говорю, — просто мне интересно узнать».

Я точно помню, что дочитал именно до этого момента, как в комнату вошел Чайка, вернулся с тренировки вроде бы. Родителей дома не было, он зашел ко мне и говорит:

— Привет.

Я спросил его, как прошла тренировка, потому что я всегда спрашивал об этом. А он всегда отвечал, что нормально.

— Какая-то уродская кепка у этого сопляка, — говорит Чайка, тыкая пальцем в обложку моей книги.

— Да нормальная кепка, — говорю.

— Уродская.

Потом он спросил, что это я такое читаю.

— И о чем книга? — все сыпал он вопросами.

Тут я не знал, что ему ответить, хотелось сказать, что обо всем, но потом я подумал и сказал:

— Почитай сам.

Так оно и вышло.

Он говорил, что сначала прочитал книгу, а потом посмотрел, что пишут о ней в сети.

— Странно выходит, — говорил он, — везде пишут, что книга – класс, а на деле оказывается – говно какое-то. Пустышка. Как булочка со сгущенкой. Кусаешь, а там одно тесто, никакой сгущенки. Нет, я понял, что книга о школяре, озлобленном, туповатом. Но ведь все школьники такие. На этом-то она и выезжает, эта книга? Ну, знаешь, я бы постыдился быть популярным за счет тупых школьников.

Я знал, что ему не понравится, вернее предчувствовал, поэтому совсем не расстроился.

Кстати, помимо всего, Чайка иногда писал рассказы. Он мне их никогда не показывал, но я однажды сам нашел и прочитал. Это было давно, поэтому и рассказ был очень примитивен. Про мужика, который просто сидит в баре и рассказывает всем свои тупые истории. А в конце он говорит: «Не одолжите один доллар, сэр?». Очень тупой рассказ, но я знал, что он прячет свои истории в надежном месте и я искренне надеялся, что в этом плане он подрос.

В остальном все тоже было нормально.

Отец давно вернулся из больницы, сердце его больше не беспокоило, к счастью.

Поначалу мама была сама не своя, она даже голос боялась на него повышать, представляете? Мама, которая не кричит – это странно, очень странно и необычно.

Нам скорее это не нравилось, но это длилось недолго.

Я ведь рассказывал, как мама ненавидела то, что отец курит. Ох, она терпеть этого не могла. А вы знаете хоть одного курящего человека, который не выкуривает сигарету перед сном? Я таких не знаю. Сначала мама терпела, но потом все стало нормально.

— Слушай, ты можешь немного проветриваться перед тем, как ложиться в постель? — говорила она.

— Как мне это надоело! — она тут же повышала голос. И все стало таким, как раньше.

Отец опять иногда оставался в своей мастерской, утром переодевался и уходил на работу. Сначала мама не находила себе места, извинялась и уговаривала его вернуться обратно в дом, но потом перестала и засыпала одна.

А он сидел там, курил, что-то чертил, писал, мастерил. Как и раньше. И это было здорово.

Чайка продолжал ходить на плаванье, наверное, он не бросал его только из-за своего тренера. Это была красивая крепкая женщина лет тридцати, как описывал ее сам Чайка.

— Она идеальна. — говорил он.

Может, так оно и было, не знаю.

Но я знал, что Чайка был настоящим дураком. А знаете почему? Потому что в него еще с первого класса была влюблена его одноклассница. Вот кто действительно идеал. Длинные черные волосы, карие глаза и бледная кожа, что, к слову, не делало ее менее привлекательной. Ее звали Таня. Она прямо-таки умирала за этим идиотом, а ему хоть бы хны.

— С ней хорошо дружить, — вечно повторял он, — зачем ломать дружбу отношениями, которые все равно развалятся через несколько месяцев?

Через несколько месяцев? Ты что, дурак? Она любит тебя с первого класса, чувак, очнись, она же не разлюбит тебя до конца своих дней. Я действительно так думал, как же я был прав, как же я был прав. И как же он ошибался, когда отталкивал Таню. Я готов был поддерживать его в чем угодно, я любил своего брата, но этого я не понимал, не хотел даже понимать. Как можно в нее не влюбиться?

Ну да ладно.

***

Если я не сидел за партой и не сидел дома, значит, я был у Веталя. У такого худощавого белобрысого красавчика, с которым лучше не гулять вдвоем, если вы не хотите чувствовать себя неловко. Рядом с ним я был настоящим уродом, но тогда меня это не заботило, в принципе, как и сейчас, просто пришлось к слову. Мы учились в одном классе и были настоящими друзьями. Я частенько приходил к нему домой со своим ноутом, мы брали сетевой шнур и рубились в контру или в футбол. Мы с ним с самого детства.

Самое первое воспоминание о нем, это когда мы играли у него во дворе, нам было лет по 7, и я нашел ржавую крышку.

Я сказал:

— Невозможно порезаться этой крышкой.

— Ну попробуй. — ответил он.

Я провел крышкой себе по ладошке и у меня остался шрам-воспоминание о моей детской глупости.

У него что папа, что мама – учителя, поэтому мне пришлось полностью его перевоспитывать. Он раньше никогда не матерился, вообще. Но я помню, как он впервые сказал «блять». Серьезно, лучше тебя научит материться твой лучший друг, чем какое-то дворовое чмо, ведь так?

А знаете, что он однажды ляпнул?

— Я знаю, что меня собьет грузовик, — говорит, — не знаю когда это будет, но это случится, я уверен.

— А какой грузовик? — спрашиваю.

— Не знаю, может быть, молоковоз. Они частенько ездят здесь, собирают молоко из соседних сел, а потом возвращаются в город через нашу центральную дорогу. Так что, вполне вероятно, что так и произойдет.

— Я так не думаю.

— Ладно, — говорит он.

И я оказался прав, никакой грузовик его не сбил.

Был еще Игорь.

И Саша был.

И Рыжий был.

— Прикинь, если бы можно было забить косяк размером с двухэтажный дом, — говорит Игорь.

— Я хочу прыгнуть с парашютом, — говорит Саша.

— Неплохо мы недавно отмесили фанатов Черноморца, — говорит Рыжий.

Вот с этими людьми я и провел свое детство.