Сила притяжения

Эммет посмотрел на ковер. Он заговорил серьезно и разочарованно. Ветерок от мечущегося Брюса шевелил его волосы.

— Неужели ты не слышишь? — повторил Эммет так, будто это проще простого. — Ну, прислушайся: все здесь. Все есть магия.

Комната пульсировала от пыхтения.

— Бааа-рщй-ба-ха-рой-баа-баа-раа, — снова и снова пела пластинка. Мантра, или стон, или, может быть, гимн покою.

2

Крики ворвались в комнату откуда-то из коридора, безостановочное завывание, будто на поле, что открыто всем ветрам. Крики человека, которого убивают. Потом топот бегущих ног.

«Кто-то умирает, — подумал Эммет, вставая из-за стола. Он выглянул за дверь. Ему в лицо ударил тяжкий воздух. Эммет ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. — Что такое?» — испугался он, прислушиваясь к нестерпимо усиливающемуся вою — такого Эммет никогда не слышал, это было страшнее криков пациентов, которых волокут в изолятор. Ярость заполнила все здание — еще немного, и стены потрескаются.

Вдоль коридора в раскрытых дверях стояли пациенты, вжимались в проемы, словно опасаясь землетрясения. Мимо прошли два крепких санитара с мокрыми полотенцами в руках. Они на ходу успокаивали испуганных людей, вроде дружелюбно, только очень уж целеустремленно несли свои полотенца, будто прятали в них ножи.

— Ааааааа…

Крик раскатом грома пронесся над головами.

— Ааааааа…

Эммет попытался догадаться, кто кричит, но у крика не было личности — сплошной страх. Не было и обычных признаков голоса: ни тембра, ни модуляций. За месяцы жизни в больнице Эммет понял, что любой крик звучит анонимно, высоко или низко, в зависимости от пола. Этот был мужским.

— Ааааааа…

Эммет нырнул в свою комнату, взял с тумбочки стопку бумаг и сунул подмышку. Если санитары остановят, он скажет им, что бумаги — его дневник. Врачи просят пациентов записывать свои мысли и все, что те делают за дверьми докторского кабинета. Некоторые описывают чуть ли не каждую минуту своей жизни, другие обходятся картинками, непропорциональными, словно нарисованными с закрытыми глазами. Кто-то пишет сонеты с замысловатыми рифмами. А некоторые, как Эммет, ничего не пишут. Его давно уже тошнило от записей.

Он пошел напрямик к дежурному посту. Пациенты испуганно дергались, стоя в дверных проемах, как люди в большом городе, которые слышат крики, но не торопятся помочь. Эммет важно помахал бумагами перед носом у санитаров, но те и не попытались его остановить. Для докторов дневники пациентов — священные тексты.

— Ааааааа…

Вблизи крик был кошмарен. На диване сидела группка пациентов. Один тянул голову, пытаясь получше разглядеть, что происходит. Другой заткнул уши. Одна женщина дрожала от волнения и трясла ногами все быстрее и быстрее, повинуясь ей одной слышному ритму. Потом она стала низко вскрикивать, подпевая мучительному вою вторым голосом.

Другой пациент стоял в нескольких шагах от дивана, сгорая от любопытства и возбуждения. Высокий и мускулистый, в больших пушистых тапочках. Волосы выбриты на висках до мелкой щетины, как у поросенка. На шее болталась фиолетовая бандана. Очки на блестящей голубой цепочке свисали на грудь. Он прищелкивал пальцами и притоптывал каблуками по линолеуму. «Умней и бойся и теряйся», — без конца напевал он. Цепочка поблескивала голубым.

Вокруг столика для игры в пул собрались пять медсестер. Две боролись с кем-то на ковре. Эммет увидел, как в воздух взвиваются грязные белые кеды с малиновыми носками. Увидел мешковатые голубые джинсы со множеством дырок вдоль швов. Ноги дергались и молотили воздух, джинсы сползли, обнажив трусы цвета фуксии с рисунком — белыми выдрами.

«Брюс», — понял Эммет, виновато окаменев. После происшествия в музыкальной гостиной Брюс не показывался целый день, и Эммет испытал такое облегчение, что даже притворился, будто не слышит, как, укладываясь спать, Брюс шепнул ему: «Спокойной ночи». Теперь же, когда крики резали его, как нож, Эммет терзался: «А вдруг это из-за меня? Что, если это у него замедленная реакция?»

Эммет ударил вслепую, чтобы спастись самому. В прошлом часто бывало так, что он позволял человеку, которого любил, буквально изничтожать себя, но сам никогда прежде никого не разрушал. Пока Брюс нечеловечески корчился на полу и его сознание превращалось в вопль, Эммет ужасался своей власти менять людей.

— Успокойтесь и пойдемте с нами, — проворковала медсестра, но Брюс пнул ее ногой в лицо. Эммет услышал хруст и увидел, как у женщины из ноздри хлынула кровь.

— Умней и бойся! — выкрикнул мускулистый пациент.

— Принесите ремни, — тихо и почти смущенно произнес врач, будто, если шептать, пациенты не заметят кожаных ремней с блестящими пряжками, позвякивающими в руках у санитаров.

— Аааааа…

Крики слились в один бесконечный, неистовый выдох. У Брюса как будто прибавилось энергии, он орал все громче. Он бился и пинал все, что двигалось. Эммет слышал, как мягкие кеды метко молотят по мышцам и костям. Подбежала медсестра, прижимая к груди стопку белых простыней.

Эммет услышал, как захлопала ткань, Брюсово тело били и скручивали. Брюс выл, как пойманное в капкан животное, отгрызающее себе лапу, чтобы освободиться. Медсестра одну за другой передавала простыни санитарам, которые грубо заворачивали Брюса. Его тело постепенно исчезало в складках влажной ткани, точно папье-маше. Сначала ноги, затем торс, шея, так высоко, что Брюс задрал голову, как утопающий.

— Ааааааааааааааааа…

Он не сдавался, даже когда они расстелили на полу последнюю простыню и закатали его укутанное тело целиком.

— Сладких снов, белый гаденыш, — пробурчал санитар, перекинув конец простыни Брюсу через голову и аккуратно подоткнув под подбородком.

Пару месяцев назад Эммет мечтал о том, чтобы с Брюсом случилось нечто подобное. Теперь, когда это произошло, его трясло от жалости, но помочь он не пытался. Ему хотелось оказаться в безопасности, у себя в комнате. Он представил себе, как человек наблюдает за солдатами, арестовывающими соседа посреди ночи. Если он подойдет к Брюсу, санитары направят всю оставшуюся энергию против него. Эммет надеялся, что смог бы действовать смелее, если бы так же бесцеремонно обращались с дорогими ему людьми. Он надеялся, что прикрыл бы друга своим телом, пусть бессмысленно, но доказал бы свою преданность.

— Аааааааааа…

Брюс завопил еще громче, и этот звук пронзил сердце Эммета, промчался по каждому нерву, и Эммет содрогнулся.

Он сделал шажок к выходу. У двери стояла женщина в кремовом деловом костюме. В руке она сжимала черный поблескивающий металлом кошелек, похожий на коробку с обедом. Она осмотрела всех, потом встретилась глазами с Эмметом.

Он подошел к женщине очень близко, даже разглядел ярь-медянку на ее сережках. Она отрешенно кивнула.

— Вы его друг? Он говорил, что завел себе друга по имени Джон. Вы Джон?

— Я Эммет. Джона выписали. Теперь я живу с ним в одной комнате.

— Они его выписывают. У него страховка кончилась. Ему уже ничто не поможет. Его одного оставлять нельзя, а жена его не примет. Боится за ребенка. Ему только государственная больница осталась. — Женщина оправдывалась, словно Эммет вот-вот обвинит ее в безразличии.

Она покусывала заусенцы. Кончики пальцев были красноватыми и потрескавшимися, зато ногти аккуратные, с ярко-красным маникюром, длинные и заостренные. Разговаривая, женщина переминалась в своих новеньких туфлях. Глаза круглые и глубоко посаженные, как у ее сына, только притушенные голубыми тенями и светлыми пушистыми ресницами, густыми и мягкими, как волоски на дорогой кисточке.

— Я слышал, там, вокруг государственной больницы, красивый парк, — соврал Эммет. — Кажется, их садовники в свое время наполучали разных премий. — На самом деле он видел фотографии государственной лечебницы в журналах. У нее всегда была плохая репутация. Врачи-садисты и пациенты-зомби стали легендой отделения, где лежал Эммет. Те, кто никогда там не бывал, говорили про эту больницу с испуганным почтением, как о последнем круге ада. Родственники использовали ее как последнее средство запугивания и контроля. Эммет знал нескольких пациентов, которые чудесным образом вылечивались под страхом перевода из частной клиники в государственную. Такой перевод приравнивался чуть ли не к смертному приговору.