Я уже не боюсь (СИ)

На экране телевизора проступает извивающаяся Дженнифер Лопес, но Жмен тут же клацпет пультом. Фигуристая пуэрториканка сменяется блестящей серебристой лужей, постепенно растущей в Роберта Патрика из «Терминатора-2». Я мою трофейные черешни, и высыпаю их в фарфоровую миску с цветочным узором, и щербинкой на краю.

Придерживая отпадающую дверцу шкафчика над мойкой, Жмен вытаскивает две старых рюмки в виде сапожек, и, сполоснув их под краном, плещет в мутное стекло тягучую жидкость.

Чокаемся, выпиваем. Я тут же забрасываю следом в рот черешню, но всё равно кажется, что в горло провалился ледяной кусок жидкого терминатора с экрана.

– Есть тема. Погнать к Сексапилке, – говорит Жмен, вытаскивая из морозилки вино, будто за прошедшие полминуты урчащий «Минск» успел его охладить. Я беру с полки стаканы, и вскоре мы уже пьём сладкую, чёрную, щекочущую горло пузырьками газа, как «Пепси-Кола», жидкость.

– А Даша как же? – смеюсь я.

– А что Даша? Она с родаками в Евпатории. Если ты не растрындишь, то и не узнает, – усмехается в ответ Жмен.

– Сексапилка ж в общаге вроде живёт.

– Ага. С подружками. У неё смена до одиннадцати, потом можно заруливать.

– А где общага её?

– На вторых Теремах.

– Университет?

– Ага, щас. Швейно-парикмахерское ПТУ. Я ещё Шмата вызвонил, зацепим его на универсаме.

– Пешком потулим? Туда ж тролль ездит.

– Не-е, чувак, не пешком и не на тролле.

Жмен звякает связкой ключей.

– Батя на дачу поехал на электроне, а «запор» в гараже.

– Нихера себе… Ты хоть водить его умеешь?

– А то…

– Может, не бухай хоть?

– Та ладно, не ной. Сколько тут ехать, до Теремов-то. Тебе матушке надо позвонить?

– Та нет…

– Ладно, идём в парадняк, курить охота.

Захватив вино и стаканы, спускаемся на площадку между шестым и седьмым этажами; вместо стены здесь сплошное стекло, за которым бегут по проспекту машины, ползут троллейбусы, а на другой стороне этой вечно ревущей реки расцветают огнями окон бесконечные многоэтажки. Поздняя вечерняя тьма, наконец, обрушивается на город, и заливает каждый уголок, до которого не дотягиваются фонари и автомобильные фары.

– А ты подружек её видел? – спрашиваю я.

– Нормальные, как по мне, хоть я не переборчивый. Тебе хватит, – машет рукой Жмен.

– Стоп-стоп… А Сексапилку ты уже себе застолбил? – опять смеюсь я. На самом деле я ни о ком, кроме Юли, думать не могу, и мне вообще пофигу что там за подружки.

– А кто вообще с ней познакомился?

Жмен прав. Именно он пригласил к нам за столик официантку из нового бара в тринадцатом доме, когда мы зашли туда глянуть футбол. После её смены мы тогда отлично посидели, потом вылезли на улицу, и ещё долго бродили по окрестным дворам. Её звали Люда, и она приехала откуда-то из-под Нежина, но имя сразу забылось, когда Шмат прозвал её Сексапилкой. Самое смешное, что она не была такой уж прям невероятно красивой, а мне вообще казалась полноватой, но Шмату она отчего-то казалась идеалом красоты. Может, это из-за того что у него до сих пор ни одной бабы не было, хоть он уже в универ поступать собирался.

– Опа, смотри, – кивает Жмен на застывший между остановками троллейбус, чиркает спичкой о стекло – зажигается со второго раза – и выпусткает струю дыма в трещину, рассекающую окно.

Я поначалу думаю, что у тролля слетели штанги, но потом вижу, как распахиваются задние двери, и на тротуар выскакивает два тощих силуэта в спортивных костюмах; головы скрыты капюшонами кенгурушек, но даже так понятно, что в этих головах мозгов не густо. В освещённом проёме дверей появляется ещё один человек – сухопарый старичок в синем форменном жилете кондуктора поверх клетчатой рубашки. Больше в салоне, похоже, никого нет.

Двери начинают закрываться, но один из «кенгурушек» ставит ногу на ступеньку, и пытается ворваться в троллейбус. Дед-кондуктор неожиданно ловко дёргает ногой, едва не дотянувшись до атакующего, и тот отступает.

– Ох нихера ж себе мортал комбат! – кричит Жмен, туша сигарету в оставшейся со вчера на перилах пустой пивной банке, и глядя на безмолвную битву внизу, как на экран телевизора с выключенным звуком. Я тоже подхожу ближе к стеклу, и наблюдаю за потасовкой.

«Кенгурушки» тем временем предпринимают новую атаку. Один безуспешно машет кулаками, пытаясь дотянуться до старика, но дед уверенно держит оборону, схватившись двумя руками за поручень, и выбрасывая вперёд ногу. Я гадаю, почему водитель не тронется вперёд, хоть и с открытой дверью, и думаю, что тот, должно быть, сам наблюдает за происходящим, удивлённо разинув рот.

Машущего кулаками поддерживает своими выпадами соратник. Он всё пытается, держась за дверь, попасть ногой по коленям кондуктора, и в какой-то момент не сдерживается, оставив опорную ногу на нижней ступеньке, и наклоняется слишком далеко вперёд.

Роковая ошибка.

Рука деда, сжимающая пластиковую трубку перил, освобождается, сжимается в кулак, и наносит сокрушительный удар сверху вниз прямо в лицо агрессору. Вопль, кажется, доносится даже до нас, прорвавшись сквозь уличный гул. Второй нападающий впадает в ступор, и убирает ногу с входной площадки, глядя, как его приятель падает на тротуар, держась за разбитый нос; кажется, я вижу кровь на лице, но с такого расстояния могу и ошибаться.

Водитель, пользуясь успехом кондуктора, тут же захлопывает двери, и троллейбус, вздрогнув, с гулом несётся вперёд. Потерпевшие поражение от древнего седого старика «кенгурушки» – капюшоны в процессе драки слетели с их бритых голов – кричат что-то вслед уезжающему победителю, машут кулаками и показывают средние пальцы. Потом тот, что остался цел и невредим, смотрит по сторонам – должно быть, думаю я, дабы удостовериться, что никто посторонний не стал свидетелем их с другом позора.

Мы ржём так, что стекло едва не дребезжит. Жмен даже расплескивает вино, облив выведенные баллончиком жёлтые буквы на стене: «Ж + Д FOREVER TOGETHER».

– Ты видел?! Ты это видел?! – хлопает он в ладоши, будто мы смотрели в разные окна. – Как дедок чуваку вмазал! Вот она, старая закалка! Ладно, пошли, пора уже, цепляй баклашку…

Прихватив бутылку с вином, мы спускаемся вниз, во двор. Жмен звякает ключами возле дверей гаража. Оттащив тяжёлую, протяжно скрипнувшую створку, он включает свет, взорвавшийся сверхновой в ночном дворе.

– Вот он, родименький… – проводитЖмен рукой по белому багажнику – вернее, в случае с «запором», капоту – огибая пятна ржавчины и грязи, и добавляет: – Батя вроде с гнилым дном решил вопрос. Приварил туда дверь от нашего старого холодильника.

Он смеётся, и я так и не понимаю, шутка это была или нет. В любом случае «запор» выглядит сурово и бывало.

Жмен открывает дверь, и забирается внутрь.

– Слушай, ты уверен что это… – начинаю я, но мои слова прерывает рычание заводящегося мотора.

– Не боись, залазь, – машет рукой Жмен. Загораются, и освещают стеллаж с инструментами и всяким хламом фары – одна ярко, другая совсем тускло; машина дёргается назад, выезжает из гаража; блеклая фара напоминает подбитый глаз.

Выскочив из машины, Жмен забегает в гараж, копается на одной из полок, и выходит с охапкой каких-то грязных, измазанных в масле спецовок. Открыв багажник, он бросает всё это внутрь, к бутылю с вином, и захлопывает скрипнувшую крышку.

– Зачем это? – спрашиваю я, когда Жмен возвращается.

– Потом узнаешь, – ухмыляется Жмен, и мы медленно едем по двору.

Проспект похож на улицы городов будущего из фантастических фильмов – расцвеченный холодными разливами неона вывесок, оранжевыми конусами фонарного света, множеством немигающих освещённых глаз окон, и бесконечной световой многоножкой встречных автомобилей, скользящих по «Запорожцу» Жениного отца лучами фар. Вскоре остаются лишь фонари – по обе сторон проспекта потянулись чёрные пустоши полей, заброшенная громада недостроенного Ледового стадиона, и приземистый силуэт полумёртвого, превращённого в рынок ипподрома. Это буферная зона, отделяющая Колос, наш район, от Теремков-1, уже растущих впереди сияющей стеной высоток. Жмен ведят на удивление аккуратно и спокойно – машин на дороге немного, да и спирт, должно быть, слегка притупил страх.