Козырная дама

Впрочем, чем больше Зоя Иннокентьевна сталкивалась с чужим, незнакомым и враждебным ей криминальным миром, тем больше корректив вносила жизнь в ее представления, вынесенные в основном из говорухинского фильма «Место встречи изменить нельзя», — блатной притон, малина, горбатый главарь. Тот же Фогель, к примеру, был хорошо одет, аккуратно подстрижен, блатных словечек не произносил, матом не ругался, револьвером перед носом не размахивал. Коля Слон тоже вел себя прилично, угощал пивом, орешками, предоставил машину…

У Зои Иннокентьевны появилось ощущение, что она уже ничего в этой жизни не понимает.

Какие-то смутные слухи ходили по городу и о Мельнике, но, поразмыслив, Зоя Иннокентьевна решила: мол, время такое — сейчас чуть ли не каждое должностное лицо считается мафиози. Народная молва не всегда справедлива, особенно если опирается на обиды, а обижаться людям на власть предержащих было за что.

Застать Мельника на работе, в управлении, Зое Иннокентьевне не удалось, зато она узнала о его загородном доме, куда и отправилась на своем «Запорожце», благо сосед Cepera немного подремонтировал его.

Пока Мельник давал охраннику какое-то поручение, она с интересом рассматривала хозяина дома. Под ее взглядом он автоматически провел рукой по мокрым волосам, поправляя возможный их беспорядок, который мог бы привлечь внимание гостьи. Волосы были светло-русыми, но сейчас, от воды, казались гораздо темнее. Крупная, правильной формы голова. Лицо с тяжелыми крыльями носа и глубокими складками у рта, скорее волевое, чем суровое, тем не менее почему-то внушало желание держаться подальше.

Наконец Мельник отпустил охранника и обратился к Зое Иннокентьевне.

— Присаживайтесь! — сказал он. — Рассказывайте, кто вы, что вас привело?

— Меня зовут Зоя Иннокентьевна. Фамилия Белобородова. Завуч двести первой школы. У меня есть племянник Игорь… — Не счесть, пожалуй, сколько раз за последнее время Зоя Иннокентьевна произносила это. — Так вот, его обманным путем втянули в фиктивную фирму, которую, как я узнала, возглавляет или возглавлял некий Фогель.

Каждый раз, когда Зое Иннокентьевне снова приходилось рассказывать эту историю, в ней появлялось все больше подробностей. Зоя Иннокентьевна считала нужным поведать не только суть проблемы, но выложить все — о своих мытарствах по инстанциям, о разгроме квартиры, убийстве кота, а также обо всем, что видела, слышала, о чем догадывалась и что предполагала.

Рассказ Зои Иннокентьевны мог показаться слишком долгим и слишком подробным, но Мельник слушал не перебивая. Закончив, Зоя Иннокентьевна подождала секунду-другую, но ни одного уточняющего вопроса не последовало.

— Почему вы молчите? — спросила она. — Вам мои проблемы кажутся обременительными?

— Чужие проблемы всем кажутся обременительными, а если кто-то утверждает обратное — не верьте. Врет!

— Значит, зря я к вам приехала?

— Я этого не говорил, — ответил Мельник.

Он взглянул гостье в глаза прямо и открыто, со свойственной ему наблюдательностью отметив еще мало заметную, но уже появившуюся сеточку морщин вокруг глаз и пока только единственную, случайную, но предательски выбившуюся из-под массы волос седую прядку. Кожа лица была еще свежей, изгиб губ был четко очерченным, неуставшим, и что-то шалое притаилось во взгляде. «Но, как начинающее увядать яблоко уже не сойдет за первосортное, так и эта женщина — женщина второго сорта», — подумал Мельник о возрасте гостьи.

Знай он о ней чуть больше, и все остальное тоже отнес бы ко второму сорту — и сшитый у частной портнихи блузон из недорогого штапеля, и синий, как перезрелая слива, «Запорожец», и маленькую, неудобную «хрущевку», доставшуюся ей после смерти родителей, и неудачные замужества, не давшие ей ничего, кроме статуса «разведенки», и тяжкий, неблагодарный учительский хлеб, тогда как Зоя Иннокентьевна могла бы при желании найти более высокооплачиваемую, выгодную работу переводчицы.

Зоя Иннокентьевна, скажи ей все это Мельник или кто другой, наверное, даже не обиделась бы, не удивилась, разве что усмехнулась бы в ответ печально: а ведь так и есть — она женщина второго сорта, трудяга и одиночка, каких, увы, большинство. Из тех, кому никто ничего не приносит на блюдечке, никто не подставляет в горестях плечо, из тех, кто, стиснув зубы, тянет себя, стариков-родителей и племянников, тянет завод, школу, больницу, тянет страну.

— Сколько вам лет? — неожиданно для себя спросил Мельник.

— Сорок пять…

— Оказывается, мы с вами ровесники… — задумчиво произнес он и, непонятно что имея в виду, добавил: — Надо же!

— Да, это много, — по-своему поняла Зоя Иннокентьевна. — Пора уж к старости готовиться. Хотя… Хотя она все равно придет внезапно, как снег, — однажды утром человек просыпается, подходит к окну и видит, что все вокруг бело.

— Боитесь старости?

— Ее все боятся, кто больше, кто меньше, но боятся. Согласны?

— Нет! Старость страшна тем, у кого ничего нет, чья жизнь не состоялась.

— А из чего состоит жизнь? — с любопытством спросила Зоя Иннокентьевна.

— Каждый понимает это по-своему. Но наиболее распространено мнение, что жизнь состоит из того, что надел, что съел, достаточно ли чиста вода в бассейне, да и вообще есть ли у человека бассейн, — добавил Мельник, взглянув на притягивающее озерцо воды, обрамленное низеньким мраморным парапетом.

— Вы тоже так думаете?

— Нет, я так не думаю. У меня свое представление о том, из чего состоит жизнь…

— Если не секрет, какое?

— Власть, комфорт, покой. Я имею в виду душевный покой, — уточнил Мельник.

— А как же любовь, тепло, друзья?

— Это чисто женская, извините за грубое словцо, бабская, точка зрения! — засмеялся Мельник, и три характерные морщины-борозды вдоль лба, которые, как считают физиономисты, свидетельствуют об интеллекте и присущем человеку скепсисе, дрогнули, изогнулись.

— Напрасно вы так! Люди не ангелы, но и не скоты…

— Скоты!

— Вы не правы…

— Я прав всегда и во всем! — в голосе Мельника появилась жесткость. — Думаю, вы не затем пришли ко мне, чтобы обличать и чему-то учить?

— Нет, я пришла за помощью, потому что, как мне говорили, только вы можете помочь.

Мельник подозрительно посмотрел на Зою Иннокентьевну, пытаясь уловить иронию, но она была серьезна.

Кое-что из того, что она рассказала, Мельник уже знал. Знал о том, что Фогель перешел дорогу Слону и занялся выпуском фальшивой водки, знал, что, помимо торговых, он предоставляет в своих ларьках еще и интимные услуги. Но кое-что было и внове. Махинацию с квартирой, например, в которой замешан Ворбьев. Некоторые его встречи. Конечно, лопоухий якшается и со Слоном, и с Фогелем, и с другими бандюгами. Мельник не видел в этом ничего страшного, тем более что от подобных встреч было больше пользы, чем вреда, — после них Ворбьеву было что рассказать.

Но кое-что Мельнику не нравилось. И он хорошо понимал, что именно. Ему не нравилось, что в городе могут происходить те или иные события не только без его, мельниковского, на то благословения, но он о них, оказывается, даже не знает. Внешне Мельник по-прежнему оставался спокоен, внутри же закипал гнев. Еще бы! Какая-то учительница из двести первой школы, оказывается, больше, чем он, осведомлена о жизни города!

Очень не нравилось это Мельнику, очень.

Но настоящий шок он испытал, услышав о ночном разговоре Ворбьева с Вагитом. Сомнений не было — кавказцем в парке был именно Вагит.

— Я все понял, Зоя Иннокентьевна, — сказал Мельник, провожая гостью до ворот, за которыми стоял ее «Запорожец». — Могу вам пообещать, что ни вас, ни вашего племянника никто и пальцем не тронет.

— А квартира? Что будет с ней? Документы до сих пор у лопоухого, у Ворбьева, — поправилась она. — Я не успокоюсь, пока не получу их обратно.

— Считайте, что и этот вопрос снят. Вам все вернут.

— Когда? — спросила Зоя Иннокентьевна, нисколько не стушевавшись под взглядом холодных глаз Мельника.