Козырная дама

— У каждого своя цена и свое корытце… — примиряя собеседников, философски заметил Мельник. Себя он, разумеется, в виду не имел. Он ведь не такой, как все, он приносит пользу, поддерживает в городе порядок, поднимает достойных, не дает зарываться тем, кому зарываться не следует, — одним словом, трудится на общее благо не покладая рук. — А что есть обиженные, — добавил он, — тут уж ничего не поделаешь! Кот в перчатках мышь не поймает…

— Конечно, конечно, — как всегда, согласился с ним Набойкин. — Разве можно понравиться всем? Я вот тоже не всем в городе нравлюсь…

— «Не всем нравлюсь…» — передразнил его Мельник. — Да ты никому не нравишься! — Он нередко говорил Набойкину колкости, но это была уже не колкость, это было откровенное хамство. Юрпалов с любопытством взглянул на мэра: как, дескать, тот себя поведет, как выкрутится? Но Набойкин сделал вид, что ничего не услышал, не понял, выкручиваться не стал, лишь судорожно глотнул, дернувшись кадыком. Мельник, будто и не замечая, продолжал: — А почему тебя не любят, догадываешься? Ты неудачник. Любят же удачливых. Удачливому человеку многое прощается. Удача списывает все грехи, даже пролитую кровь, — еще не глядя на вытянувшиеся лица Набойкина и Юрпалова, Мельник понял, что хватил лишку, и поправился, — не в буквальном, разумеется, в переносном смысле слова. Человек — сам кузнец своего счастья. Помните, в советские времена была такая расхожая поговорка. Очень правильные, точные слова! Помнишь, Набойкин, с чего я начинал? Как собачонку выкинули из облисполкома. Поди, говорят, прочь, недостоин! Сколько грязи вслед вылили, вшивый кооперативишко открыл, и то жить не давали. Но я сам поймал свою удачу, сам сковал свое счастье! Вот и гнутся все — доброго вам здоровьица, Владимир Иванович! Как изволите, Владимир Иванович!

В молодости Мельник действительно некоторое время работал в отделе капстроительства облисполкома, да зарвался, попытался выжить немолодого уже руководителя отдела и сесть в освободившееся кресло. Но тот оказался крепким орешком, легко раскусил честолюбивые замыслы Мельника и властью делиться не захотел. К тому же старый пройдоха якшался с большими людьми, доступа к которым Мельник не имел. Из отдела его вышибли, а когда началось кооперативное движение и он организовал строительный кооператив, его не допускали не то что к денежным, а вообще ни к каким подрядам. Но это, так сказать, внешние обстоятельства. А какая обида сжимала его душу! Но ничего не поделаешь, оставалось только ждать своего часа, собирая тем временем «под крыло» нужный народ.

Этот час наступил, когда началась приватизация жилья и в городе организовалось новое управление, занявшееся этими проблемами. Всеми правдами и неправдами Мельник добился того, чтобы его возглавить.

Помимо оформления приватизационных документов, новое управление получило довольно широкие полномочия по торговле недвижимостью. Правда, к тому времени в городе появилось уже несколько десятков всевозможных риэлторских фирм, но они, как ни странно, не конкурировали между собой. Да и какая конкуренция, если за всеми этими фирмами так или иначе стоял один человек — Мельник.

Город был большим, старым, с достаточно пестрым жилищным фондом — от многокомнатных квартир с высокими потолками в «сталинках» в центре и сносного жилья в новых панельных домах на окраинах до хрущевских клеток и комнат в деревянных бараках застройки начала века. Проценты, положенные посредникам при обмене и купле-продаже, Мельника, понятно, не устраивали, весь рынок жилья он считал чуть ли не своей личной собственностью, жестоко наказывая любого, кто пытался отщипнуть кусочек от его каравая. А что происходит в городе, он знал — недостатка в осведомителях не было, их хватало и в жэках, и в паспортных столах районных отделений милиции, и в РЭУ.

В последнее время, правда, сверхприбылей ждать не приходилось — слишком много было принято новых законов, регламентирующих и контролирующих буквально каждый шаг тех, кто так или иначе связан с квартирным бизнесом. Но Мельник новых законов не боялся, считая, что такие, которые его устроят, найдутся.

Он был легальным человеком, руководителем, депутатом, учредителем газет, спонсором детских домов, и спускаться с высокой ступени социальной лестницы, на которой находился, не собирался. Он не был вором в законе, дружбы с уголовниками не водил. Но с его авторитетом считались и городские власти, и уголовные.

К чему, впрочем, Мельник относился свысока: что ему власти, если он единственный подлинный хозяин этого города…

* * *

Наташа, жена Мельника, женщина тихая, равнодушная, не интересующаяся ничем, кроме обустройства быта семьи и здоровья домочадцев, осталась в городе.

С некоторых пор в загородный дом она приезжала редко и ненадолго. Поначалу ей нравилось здесь, особенно нравились сад и залитая солнцем лужайка под окнами. Пока муж был на работе, в управлении, или занимался делами в городе, она устраивалась с книгой в саду, в тени деревьев, радуясь душистому воздуху, напоенному запахами цветов, и тишине, нарушаемой лишь стрекотом кузнечиков.

В последнее же время здесь шла какая-то кутерьма — гудели у ворот машины, не умолкал телефон, по двору сновали люди. Хотя Наташа и любила уединение, но с гостями умела быть приветливой и радушной. Но эти люди не были гостями, они не засиживались за застольями и чаепитиями, не вели беззаботных разговоров, легких, необязательных и приятных, они деловито обменивались несколькими фразами с хозяином, получали указания, поручения, наставления, садились в свои машины и уезжали. И тут же приезжали другие. Затем — третьи… Казалось, весь город стремится встретиться с Мельником не в рабочее время, в управлении, а здесь, в загородном доме. Все это Наташе было тягостно, удручало, и она все чаще придумывала предлог, чтобы остаться в городской квартире.

Не приехала Наташа и сегодня.

День выдался жарким. Мельник вышел из дому и направился к бассейну. Бросив на столик небольшой мобильный телефончик в черном кожаном футляре и солнцезащитные очки, которые машинально захватил на веранде, он подошел к краю бассейна, но спускаться по лестнице, ведущей в него, не стал. Наслаждаясь прохладой, идущей от воды и редко выдающейся теперь свободной минутой, постоял еще какое-то время и лишь потом, вытянув вперед руки, прыгнул. Прыжок получился легким и грациозным, Мельник как бы со стороны увидел свое сильное тело, взрезавшее прозрачную гладь воды, и порадовался — он еще молод, здоров и гибок.

Но поплавать вволю не удалось — зазвонил телефон.

«Ну что там еще?» — недовольно подумал он и нехотя вылез из бассейна.

Звонили с пропускного пункта.

— Владимир Иванович, тут к вам какая-то женщина рвется, что с нею делать?

— Знаешь ее?

— Впервые вижу. Говорит, учительница. С виду обычная женщина, примерно ваших лет.

— Что ей нужно? — спросил Мельник, тоскливо оглянувшись на голубое пятно бассейна, вода в котором, встревоженная его прыжком, уже успокоилась и отсверкивала теперь солнечными зайчиками. Ему стало жаль, что не удалось поплавать.

— Хочет встретиться лично и изложить какое-то очень важное дело, — на слово «важное» охранник сделал ироничный нажим, дескать, какие важные дела могут быть у немолодой учительницы!

— Ну что ж, проведи, — неохотно согласился Мельник. — Я у бассейна.

Через несколько минут показался охранник Вадим, невысокий, кажущийся щупловатым парень, обладавший, как знал Мельник, какой-то нечеловеческой силой и выносливостью. За ним размашисто шагала полноватая, но довольно симпатичная женщина в широком блузоне в горошек, похожем на детскую распашонку.

Еще вчера Зоя Иннокентьевна кометой пронеслась по городу, собирая сведения о Мельнике, к которому ее направил начальник милиции.

Как ей удалось узнать, это был солидный человек, при должности, и Зоя Иннокентьевна обрадовалась, что наконец-то придется иметь дело с нормальным человеком, а не с бандюгами вроде Фогеля, лопоухого Ворбьева или мордатого Коли Слона.