Вивальди (СИ)

— И что?

— А то, что абсолютно все в нашей стране занимаются ловлей форели в нарушение каких-то законов, и больше всех ненавидят тех, кто всегда в штанах. А ест он форель, или не ест, никого не касается.

Молодой человек широко и весело усмехнулся.

— Что с тобой?

— Ко мне вернулось чувство юмора, папа.

Отец раздул ноздри.

— Ты хотел меня убедить в том, что есть на свете только один выбор — выбор между предательством и воровством. Очень интересно.

Отец отпустил свой столб, произнес одними губами.

— Ты же не справедливости от меня хочешь, ты хочешь, чтоб я шею себе сломал.

— Что-что?

— Ничего.

Отец ушел с веранды вглубь дома, но сразу же вернулся.

— Вы замечательно сорвали концерт этого придурошного юмориста, но на будущее…

— Не бойся, это больше не повториться. Больше такими вещами мы заниматься не станем.

«Товарищи пассажиры, будьте взаимно вежливы, уступайте места пожилым людям, беременным женщинам, инвалидам с б-и».

Меня как током ударило. Я, стараясь не сильно вертеть головой, посмотрел направо, налево. Неужели, послышалось? Встретился с несколькими недоуменными взглядами.

Двери вагона закрылись.

Поезд отправился.

Майка дернула меня за рукав, я наклонился к ней. Она прошептала восторженно заговорщицким голосом.

— Слышал?!

Я снова стал оглядываться. Пассажиры вели себя намного оживленнее обычного. Никакого сонного покачивания в такт толчкам вагона, люди не походили на донную растительность.

Вагон тормозит. Двери открываются. Я поймал себя на том, что смотрю куда-то вверх, откуда как мне кажется, и доносились звуки этого голоса.

Следуют обычные объявления — «станция такая-то, при выходе из вагона не забывайте свои вещи». Прислушивавшиеся с прежней остановки граждане немного расслабляются. Наверно, послышалось. Или нет? Двери закрываются, следующая станция «Пушкинская». Кстати, из вагона вышло всего лишь несколько человек, намного меньше, чем должно было бы, и вышли оглядываясь. Обмениваются мнениями.

Нам тоже с Майкой можно было бы выйти, если мы хотели в зоопарк. Но она о зоопарке и не заикается. Я стараюсь не смотреть ей в глаза, а когда мы все-таки встречаемся взглядами, ее глаза так издевательски искрятся, как будто это она все устроила.

А может, все-таки показалось?! Мысль эта была в моем сознании переплелась с какой-то жалобной надеждой. Мне не хотелось, чтобы это все подтвердилось.

Конечно, показалось. Или, если не показалось, то какой-то технический сбой, который родил этот неожиданный ненормальный звук в конце объявления.

К тому же я обладаю исконной склонностью к слуховым и зрительным галлюцинациям. Всегда мне слышится и видится что-то не то. Помнится, меня сильно смущала в детские годы одна песня. Там была такая строчка: «Котятки русские больны». Мне даже снились эти несчастные «котятки», во время мертвого часа в пионерском лагере. Потом я об этом забыл, и в зрелые годы уже во время какого-то ретро концерта услышал ее так, как надо: «Хотят ли русские войны?»

А когда я только приехал в Москву, моему слуху все время мерещилось что-то не то. Особенно в метро. Когда я приезжал на станцию «Охотный ряд», я слышал: «А вот и я!», а в троллейбусе, вместо «Улица Горького» голос сообщал мне, что это «Улица кой-кого».

Когда я шлялся по городу, мне все время попадались на глаза вывески, которых в реальности в природе не было. Я видел «Театр русской драки», вместо «Театр русской драмы». И таких случаев были сотни. И я сейчас только о забавных, которые можно пересказать как что-то более менее интересное. А ведь много было мелкого индивидуального, ни для чьего больше ума не питательного буквенного мусора. Такое было впечатление, что по городу временами идет какая-то смысловая рябь, что сквозь привычный и понятный, пусть временами и дикий его текст, проступает какой-то первородный словесный хаос, едва-едва укрощенный.

Однажды увидел на рекламном плакате возле кинотеатра «Мир» огромную надпись: «Кинг Конг — жид!»

Я долго не мог понять, в чем тут дело. Я осознавал ненормальность этого заявления, но никак не мог понять, в чем именно она заключается. Когда я все-таки понял, что Кинг Конг — всего лишь «жив», а не то, что мне почудилось, мне стало стыдно. Неужели, мое бессознательное совпадает в со скрытой хаосностью Московского логоса именно в этой точке?!

Однажды в веселой компании зашла речь на эту тему. Я вспомнил своих «котяток», и был потрясен, что не я один был жертвой этого звукообмана. Сразу несколько человек вспомнили об этих, неизвестно откуда взявшихся зверушках. Евтушенко не имел к ним никакого отношения.

Конечно это, так мы признали, не галлюцинация, а феномен особого, неисследованного рода. Галлюцинация имеет хождение только в клетках головного мозга визионера, чем бы она там ни вызывалась. Наши же «котятки» это реальная реальность, просто менее плотная, чем та, в которой мы повседневно обитаем. Временами она проявляет активность — пытается прорваться к нам и немного попугать, или просто подурачить наши менталитеты.

Тогда мы в эту сторону не углубились, да и вообще скоро сменили тему под воздействием новой алкогольной волны. Но мне эта идея куда-то запала.

Достаточно сказать, что я даже профессию себе выбрал по этой части. Кусок хлеба добываю в непрерывной толкотне толкований.

Впрочем, теперь это, кажется, в прошлом.

Сейчас самое важное, из всего что вспомнилось — коллективность этих «галлюцинаций».

Что происходит?

Москва, если брать ее не как населенный пункт, а как единый, большой смысл, как универсальный принцип, расшатывается. Поскрипывают перекрытия, из щелей сыплется бетонный песок, выпадают отдельные кирпичи, отслаиваются куски штукатурки… Это не старость, не механическая изношенность, это что-то другое. «Под нею хаос шевелится». Иногда он начинает шевелиться сильнее. Год активного хаоса. До чего мы можем дойти, двигаясь в этом направлении. И надо ли как-то к чему-нибудь готовиться. И как, если надо?

— Куда мы едем? — спросила меня снизу Майка.

Вагон уже полностью успокоился. Через несколько остановок они решат, что им все это показалось.

— Мы никуда не едем, мы выходим.

— Зоопарк проехали.

Мы вышли из вагона. И услышали за спиной снова:

— «Уважаемые пассажиры, будьте взаимно вежливы, уступайте места пожившим женщинам, одиноким инвалидам, беременным старикам».

Майка громко захихикала.

Поезд с вновь удивленными пассажирами тронулся дальше.

Поднявшись наверх, достал свой телефон, а он оказался разряжен. Воспользоваться Майкиным я не мог, потому что номер подполковника я не помнил наизусть.

Придется ехать. Собственно, так даже лучше. По телефону толком не поговоришь. Я перестал думать о подполковнике снисходительно.

Мы находились в пяти минутах ходьбы от моего дома. Я вошел во двор, отыскивая взглядом милицейскую засаду. Во дворе было шумно. На деревьях сидели люди с бензопилами, и вгоняли в пределы нормы самые растопыренные клены. Тут же шныряли какие-то коты и школьники, не взирая на запрещения. Ничего похожего на затаившегося милиционера я не обнаружил.

Стали лучше маскироваться?

А, с другой стороны, может Марченко надоела эта история и никого не прислал? Или милиционеры перестали слушаться безумного начальника. Доберемся собственными колесами. И машина целее будет. Подальше от вооруженных молдаван, что обрушивают на землю древесный хлам. Как вон тот сверкает золотым зубом! Только позволь — он тут все подпалит.

Настроение у меня было скверное. Как будто ехал сдаваться. Не в уголовном, а в интеллектуальном смысле. Что это с тобой случилось, Женя? Услышал, что поезда в метро стали материться, и готов уже перейти на сторону тюремного философа? Я уже не категорически отрицаю его теорию какого-то непонятного заговора против населения нашего мегаполиса?

Надо поговорить.

Звуковая диверсия в метро — просто последняя капля в той чаше, где уже все то, о чем мы говорили у Сагдулаева. И автобус, и Черкизовский рынок, и молчание в мире духов, и почка Родиона, и дорогие девушки, повалившие валом в структурную лингвистику.