И.О.

Некоторые наши знакомые, преимущественно молодого возраста, упрекали нас в небрежности и спрашивали, как могло случиться, что внезапное исчезновение таких людей, как товарищ Половинников или товарищ Покаместов, прошло совершенно незамеченным? Неужели выйдя утром на работу и видя, что кто-то из сотрудников отсутствует, никто не поинтересовался, что с ним, не заболел ли он, не случилось ли чего-нибудь с женой или с детьми?

Вопрос этот, конечно, могли задать только наши молодые читатели. Читатели старшего поколения еще помнят те времена, когда исчезнувшими неожиданно людьми не так уж интересовались их коллеги по работе и не слишком старались выяснить, что с ними и не нужна ли им какая-нибудь помощь.

Кое-кто, разбирая наше сочинение со стороны стиля, обвинил нас в эклектичности, в отсутствии какого-то одного жанрового принципа, по которому можно было бы сразу сказать, чем является наше произведение: романом, или повестью, или просто свободным изложением разнообразных мыслей, которое французы называют изящным словом "эссэ"… Их смутило, что наряду с совершенно жизненными фигурами вдруг появляются какие-то маски, вроде Глубоко перепуганного или Циника, и что это за такое Важное лицо? И не намек ли это на какое-нибудь действительно важное лицо?

Мы могли бы сослаться на классиков, у которых вполне уживаются в одном сочинении реальные фигуры с типами условными, но делать этого не будем. То, что позволено классикам, не позволено нам. Но ведь и в жизни есть люди, известные одной лишь какой-нибудь чертой своей. О них так обычно и говорят: "Ну, это человек глубоко равнодушный" или "Встретил я вчера нашего циника…" Нам показалось, что имена и фамилии не добавят этим людям что-либо существенное.

По поводу Важного лица говорить как-то не хочется. Кто узнал, тот пусть узнает, а кто стал забывать — слава богу, пусть забывает. Надеемся, что те читатели наши, которые сейчас еще только ходят в школу и которые прочтут нашу книгу несколько лет спустя, уж и совсем не поймут, что это за Важное лицо такое. Пусть даже упрекнут автора, что непонятно, мол, о чем речь, — мы не против.

Некоторые жители Периферийска, прочитавшие нашу рукопись, заявили, что в 19.. году Алексей Федорович работал не в Коммунальном отделе, а совсем в другом месте, и фамилия у него была другая. По сведениям одних, как раз в 19.. году он был заместителем директора обувной фабрики "Закат", звали его — Николай Иванович Липа, и именно ему принадлежит рационализаторское предложение делать задники на туфлях на 2,5 сантиметра короче, что дало огромную экономию кожи. (Улицы Периферийска являли тогда странное зрелище: двигавшиеся по ним пешеходы время от времени приседали, ударяли себя по пятке и прихлопывали ногой, отчего казалось, что на улице идет репетиция гигантского ансамбля пляски.) По утверждению других, в указанные годы Алексей Федорович работал исполняющим обязанности директора Трамвайно-троллейбусного управления. И хоть фамилия его была Самошин, никто другой не мог с такой энергией проводить ежедневное изменение трамвайных маршрутов и перенесение остановок с одного места на другое.

Но нашлись люди, считавшие, что Алексей Федорович никак не мог работать в Трамвайно-троллейбусном управлении по той простой причине, что в то время он был помощником управляющего Трестом по автоматизации бубличной торговли. Они вспоминали, что именно в этом году на улицах Периферийска были установлены автоматы из хромированной стали красного цвета с серебряными ручками, над каждой из которых была щель с надписью: "Без мака" и "С маком". Автомат обслуживался двумя дежурными техниками: один следил за бесперебойной подачей электроэнергии, другой наблюдал за работой электронно-счетных устройств. Большое удобство представляло то, что бублики закладывались на три месяца вперед и не требовали, таким образом, ежедневной выпечки.

Нас уверяли, что мы ошиблись, изображая Алексея Федоровича в 19.. году на посту исполняющего обязанности директора Научно-исследовательского института, ибо в том году он работал временно исполняющим обязанности директора "Перпара" ("Периферийский Парфюмер"). Кто-то даже вспомнил, что в это время поступили в продажу новые духи "Вот солдаты идут". Уж кто другой, кроме Алексея Федоровича, мог придумать такое мобилизующее название?..

Вслед за этим оказалось, что в том же году наш герой работал также: заместителем директора игрушечной фабрики, помощником начальника паспортного отдела милиции, и. о. председателя правления кинофикации области, врио заведующего районо и др.

Словом, если верить всем заявлениям, то Алексей Федорович работал в одно и то же время во многих местах, на разных должностях и под разными фамилиями. Совершенно ясно, что прислушиваться ко всем этим заявлениям мы не могли, чтобы окончательно не запутаться.

Наконец, немало замечаний было сделано по поводу языка А. Ф. Головы и его орфографии. Стараясь сохранить и сочность его языка, и своеобразие его транскрипции, мы столкнулись не только с возражениями редактора, но и с косностью корректоров, которые то и дело поправляли нашу рукопись, упорно переделывая "шешнадцать" на "шестнадцать", "лягет" на "ляжет" и "колидор" на "коридор"… Нам пришлось потратить немало усилий на то, чтобы доказать несостоятельность их точки зрения.

В заключение, отдав должное этому труду, один из уважаемых всеми людей спросил, не пора ли нашему герою оставить скитания по службам и осесть на одном месте, дабы не торопясь и не нервничая твердой рукой вести вверенное ему учреждение по пути прогресса, а иногда, как небезызвестный господин Тарелкин, даже немного и впереди прогресса.

Соображение правильное. Но ведь не от нас зависит движение нашего героя, и нам неизвестно, какую область человеческой деятельности поручат ему теперь. Мы прошли с ним большой путь, стараясь честно говорить и о темных, и о светлых сторонах его жизни. Но кто знает, что будет дальше? Мы уж и так вынуждены понемногу заканчивать наше повествование, хотя бы потому, что постепенно персонажи, выбранные нами, исчезают, подверженные тем же случайностям, что и все люди.

Голове и самому бы хотелось остановиться на чем-нибудь этаком, не менять так часто кабинеты, а сидеть бы в одном каком-нибудь, обставленном по его вкусу, — чтоб столы стояли буквой "Т", а на шкафу красовались кубки местной футбольной команды, и занавеси чтоб были шелковые с бахромой, а телефонов штук пять. Но центробежная сила несет его по номенклатурной орбите и вышибить его оттуда так же трудно, как вышибить нейтрон из ядра.

Теперь, ответив на все вопросы, которые задавали нам друзья и знакомые, а также теоретически обосновав некоторые положения нашего романа, мы можем продолжать рассказ.

Глава одиннадцатая

В зрительном зале театра сидел человек. Он бурно аплодировал артисту, читавшему фельетон, хохотал и утирал слезы. Вошедший в темноте мужчина незаметно подошел к нему сзади и, наклонившись, тихо сказал:

— Вы назначены начальником отдела искусств…

Человек перестал смеяться, сделал паузу и, обращаясь к сцене, сурово и сухо сказал:

— Ну, что там дальше?..

Человеком, сидевшим в зале, был Алексей Федорович Голова. Человеком, сообщившим ему эту новость, был бывший трагик Эдмундкин, занимавший сейчас должность директора Периферийского театра Драмы, Комедии и Музкомедии.

Василий Васильевич Эдмундкин прошел большой и сложный жизненный путь. Старики еще помнили, как юные периферянки бросали ему на сцену букеты цветов, скандируя: "Эдмунд-кин! Эдмунд-кин!", а он стоял на сцене, бледный и взволнованный, прижимая руку к груди и чуть раскланиваясь. Ни у кого в жизни не бывает таких злых превращений, как у актеров. Юноша, произносивший пылкие речи у ног возлюбленной, в конце концов превращается в старого молчаливого слугу, произносящего за весь спектакль одну-единственную фразу. И разве может себе кто-нибудь представить, что испытывает он, выйдя на сцену, которая когда-то была его славой, а стала лишь его службой? Дано ли кому-нибудь испытать то чувство, которое испытывает комическая старуха, игравшая некогда Ларису и видевшая в полутьме зала внимательные, жадные взгляды и приложенные к глазам платочки?..