Ассистент клоуна

XIV. Оборотень

— Ты же философ, Рабинович! — размахивал руками Сеня. — Ты же уже почти Маймонид! Нет, вы слышали? Он хочет маленькое национальное государство, как в Испании. Во-первых, оно не маленькое, а во-вторых, там тоже много чего есть.

— Но люди говорят, — отбивался Рабинович, — что во времена Халифата там было неплохо.

— Какие люди? — схватился за голову Сеня. — Что, еще есть свидетели? Ну, хорошо, пускай так. Но Халифат — тоже империя. А что было после Реконкисты? Что было после Реконкисты, я тебя спрашиваю? Ты философ или я философ? Так я тебе скажу: уже ничего не было. Уже ничего не было, кроме национального государства. Всех выслали, если не убили. А если не убили, тогда обязательно выслали. И уже потом убили. В другом месте.

— Но другие же живут, — не сдавался Рабинович. — Другие живут, а почему мы не можем? Зачем нам так много земли и так много людей. У нас некоторые народы до сих пор едят сырую рыбу, а многие даже читать не умеют. И я должен с ними жить. Ты бы мог кушать сырую рыбу, а, Сеня?

— Зачем мне кушать сырую рыбу, если Кларочка, дай ей бог здоровья, хорошо жарит. Если я буду кушать сырую рыбу с базара или даже прямо с моря, она обидится. Она точно обидится. Она будет думать, что я подумал, что она плохо жарит. Нет, Рабинович, империя — это наше счастье. В империи всегда всем есть место. Кому-то лучше, кому-то хуже, но место есть. Подумаешь, ему там не дадут стать императором! Зачем тебе быть императором, Рабинович? Рабинович не может быть императором. Рабинович может быть тайным советником императора и иметь больше, чем сам император.

После этой фразы, оглянувшись, Сеня издал звук, похожий на звук уходящего из порта сухогруза. Этакое “у-у-у-у-у”, плавно переходящее в “э-э-э-э-э”. Это он заметил, что я стою у раскрытой двери и слушаю.

— У-у-у-у-э-э-э-э! — сказал Сеня. — Какой человек к нам приехал! Какой человек спустился к нам, как с небес!

Сеня был моим старым знакомым или даже другом, что было для него почти одно и то же. Потому что Сеня, не успев с кем-нибудь познакомиться, сразу становился другом. Даже если друг был не друг, а враг, он все равно считал его другом. Только потому, что Сеня уже был с ним знаком. Такой у него был характер. Когда мы гастролировали в Одессе, он сразу после представления каким-то образом пробрался в нашу гримерку и прямо с порога, к изумлению Антошки, заявил буквально следующее:

— Я вижу, что к тебе здесь неправильно относятся. Чтоб ты знал, что Сеня все видит и все понимает. Сеня — это я. Кто не знает, я — это Сеня. И меня тут все знают. — После этого полностью исчерпывающего монолога он достал из авоськи кусок овечьего сыра и бутылку бессарабского вина, терпкого, как недозревшее яблоко.

Надо сказать, что когда-то давным-давно, еще в прошлое время, Сеня в одесском университете изучал историю и философию. Но в истории он быстро разочаровался, посчитав, что никакой истории нет, а если и есть, то она принадлежит тем, кто ее выдумывает. А потому история — не наука, а искусство. Искусство преобразования реальных событий в сказочные мифы. Соответственно, историки — не ученые, а искусствоведы, которые пытаются понять искусство научными методами. А это невозможно.

— Единственная история, — поведал нам Сеня, — это та, что каждый вечер мне устраивает дома Клара. Чтоб она была здорова, конечно. Но такая история — это не профессия, это — счастье. А счастье не может быть профессией. Что касается философии, так в Одессе все философствуют, даже дюк Ришелье, хоть он и памятник.

И Сеня открыл в парке, недалеко от берега моря, собственное дело. Он арендовал маленький домик, развесил по стенам зеркала, искажающие реальность, и устроил таким образом комнату смеха. Правда, это только другие считали, что Сенины зеркала искажают реальность. Сеня так не считал. Он считал ровно наоборот, не без оснований полагая, что реальность уже искажена сама по себе, а его зеркала только восстанавливают справедливость. Надо сказать, что посетителей было немного. Совсем немного. Женщины не приходили, потому что они не любят видеть себя в искаженном виде. А мужчины если и приходили, то только для того, чтобы поговорить с Сеней. Что и происходило как раз перед тем, как я остановился в дверях и Сеня издал свое “у-у-у-э-э-э”.

— У-у-у-э-э-э! — сказал Сеня. — Какой человек к нам приехал! Какой человек спустился к нам, как с небес!

Дома у Сени на обед действительно была жареная рыба. Причем отличная жареная рыба, приправленная лимонным соусом, завитушками лука и свежими помидорами. Кларочка свое дело знала. Как и Сеня: из своих закромов он вытащил припрятанную бутылку любимого бессарабского вина.

— Сейчас такое время, — подмигнул Сеня, — что молдаване продают вино на Привозе почти задаром. Не знаю, как будет завтра, но сегодня мы еще можем выпить за встречу.

И мы выпили.

— Ну, а как твой зеркальный бизнес? — поинтересовался я осторожно. — Есть доход?

— Какой может быть доход с зеркала? Если бы был доход, я бы так жил? — И он взмахнул рукой, приглашая оглядеть его обшарпанную квартирку, состоящую ровно из одной комнатки и микроскопической кухни, на которой Клара умудрялась еще что-то готовить.

— Но дело даже не в этом, — продолжил Сеня. — То есть дело не в том, что люди не хотят идти в комнату смеха. А дело в том, что некоторые еще ходят. И вот тут для меня загадка. Понимаешь, — Сеня поднял указательный палец. — Те, что еще ходят в комнату смеха, не смеются! Загадка! Они молчат или ругаются, некоторые женщины, особенно молодые, даже плачут. Но никто не смеется. Как тебе это нравится? Такое время! Такое время, если оно еще, конечно, есть. Мне иногда кажется, что мы уже живем там, где его нет. Ты заметил, что даже петухи перестали кричать, когда надо? У Рабиновича есть петух. Так этот петух орет, когда хочет кушать, а когда

надо — не орет. И этот старый дурак Рабинович думает, что все дело в национальном государстве. Но какая может быть национальность у петуха, я тебя спрашиваю? И при чем тут вообще петух?

Угнаться за Сениной логикой было непросто. Но одно было ясно совершенно точно: петух тут абсолютно ни при чем.

— Но, может быть, эти люди видят в твоих зеркалах что-то такое, отчего им не смешно? Или даже страшно?

— И что такого они там видят, кроме себя, интересно? Хотя ты таки прав! — согласился Сеня. — Люди всегда боятся своего отражения. Они просто обязаны бояться своего отражения. Поэтому я и повесил им кривые зеркала. И оказалось, что кривых зеркал они боятся даже больше, чем нормальных. О чем это говорит? Это говорит о том, что какими они себя видят, так они о себе и думают. И им страшно, а не смешно. А ты мне тут рассуждаешь про петуха Рабиновича.

Я и не думал рассуждать про петуха Рабиновича. Более того, в данный момент меня петух вообще не интересовал. Как, кстати, и Рабинович. Меня интересовали зеркала. И я вкратце поведал Сене теорию Ипсиланти. Все-таки Сеня был признанным специалистом по зеркалам, а кроме того, имел образование.

Реакция Сени была неожиданной:

— Что, уже у нас воров не осталось, что зеркала будут воровать людей, а не наоборот? Чтобы люди воровали зеркала — я знаю. У меня у самого два зеркала украли. Наверно, приезжие. Наши бы не украли, они меня уважают. Так вот, запомни себе: люди воруют. И много воруют. А чтобы зеркала — не слышал. Тоже мне: зеркала в законе. Как ты говоришь фамилия этого фокусника?