Сила притяжения

Чтобы прийти в себя, Эммет составил воображаемый список необходимых человеку вещей. «Одежда. — Он пальцем дотронулся до собственной кожи. — Телефон. Тарелка. Ложка. Глубокая тарелка. Подушка. Миска для кошки. Миска для собаки». Он пообещал себе, что завтра же все это купит. Он заставит себя пойти в банк, раз все деньги исчезли вместе с ботинком.

Эммет лежал поперек матраса, закрыв глаза. Даже при свете, закрывая глаза, он словно падал с другой планеты, кувыркался в пространстве.

— Мне нужно уйти отсюда, — сказал Эммет.

Кот вышел в коридор, задев его ноги. В шипении кота слышалась ненависть. «Он никогда не простит меня», — подумал Эммет. Он взял собаку с собой на улицу, опасаясь, что кот убьет ее, если они останутся наедине.

Эммет машинально направился к реке, прямо к таксофону. Уже почти рассвело. Он набрал номер брата. Пришлось переждать семь длинных гудков, прежде чем Джонатан сонно сказал «алло».

Слушая голос брата, Эммет пытался преодолеть свое молчание, но немота парализовала, не давая попросить о помощи.

«Это я», — молча твердил он, словно глядя на себя, суетящегося в телефонной будке, бледного и измученного, со стороны. Собака тянула поводок.

Эммет прикрыл трубку руками. «Я пропал», — подумал он удивленно. Он не представлял себе, что так ясно это осознает.

— Я пропал, — сказал он, в исступлении на сей раз, будто издали наблюдал гибель человека, которого не спасти.

— Алло! Кто это? Эммет? — с тревогой спрашивал Джонатан.

«Что я скажу ему?» — думал Эммет, слушая, как брат испуганно кричит в трубку.

Как он хотел, чтобы она вернулась. Эммет позволил мысли промелькнуть в голове, но самому себе боялся признаться, как он этого хочет. Или, может быть, не по ней он так скучал, может, то была дрожь нетерпеливого детского ожидания, что оставляло его, лишь когда она приезжала, чтобы забрать его с собой.

Она и не догадывалась, что каждый раз сын тайно молил ее об этом. Всякий раз он встречал ее, словно воплотившуюся мечту о побеге, даже зная, что она заехала всего лишь на разведку, что она явилась только отметиться, поиграть в жизнь по правилам. И всякий раз как быстро она понимала, что у нее не получается, как быстро исчезала, появлялась и исчезала вновь, пока не вернулась в последний раз, чтобы уйти навсегда.

Однажды она взяла его с собой кататься на лыжах.

Они висели в воздухе на подъемнике. Эммет попробовал опереться спиной на ее руку. От мороза его дыхание дымилось, а синтетические куртки стали такими твердыми, что казалось, если он прижмется к матери, они раскрошатся, рассыплются голубыми и фиолетовыми осколками.

Она сняла руку Эммета с перил:

— Давай, облокотись.

Он положил голову ей на плечо. Ее шарф был влажным от пота и тающего льда. Эммет закрыл глаза и втянул голову в плечи, чтобы согреться. Мать подняла его лыжные очки и протерла стекло. На солнце очки походили на дешевые зеленые стеклышки. Мать смахнула пальцем растаявшую снежинку из уголка его глаза.

Она склонилась так близко к его уху, что оно вынырнуло из онемения:

— Тебе весело?

Мать обняла его. Эммет открыл глаза и улыбнулся. Соприкоснувшись, куртки зашуршали, точно брезент о бетон.

Мать показала на водоворот разноцветных точек впереди.

— Людей все больше, — сказала она, и они понаблюдали, как цветные пятнышки взбираются на холм и перемешиваются.

Подъемник замедлил ход, кресла закачались. Они оказались на самой высокой точке — внизу сходились подножия двух горных склонов.

Мать прижалась к плечу Эммета, и он через куртку почувствовал кости ее руки. Такие крепкие, будто сквозь суставы кто-то продел тонкие стальные прутики. Мать болтала ногами. С каждым покачиванием их сиденья приближались к перилам в конце пути. И тут мать сильно отклонилась назад. Кресло затрясло. Она повернулась к Эммету с улыбкой.

— Как думаешь, мы умрем, если прыгнем отсюда?

Небо было бледное, словно продолжение сугробов. Белизна всюду, она закручивалась и замыкалась вокруг них.

Мать подняла защитную металлическую дугу на сиденье. Обняла Эммета, подтолкнула вперед, но удержала и, смеясь, притянула к себе. Они подтянули колени к груди, лыжи их дрожали, как сломанные пропеллеры.

Эммет прижался к матери, и на секунду ему показалось, что он мог бы упасть в пустоту, не сломав ни одной кости. Глядя на дымящиеся от ветра и снега вершины, похожие на Сахару, мать склонилась ближе и сказала:

— Смотри, кажется, они такие нежные. — Она сняла перчатку, взяла ее двумя пальцами, помахала ею у Эммета перед глазами и подмигнула — мол, смотри, фокус.

Потом она отпустила перчатку. Черная рука устремилась к сугробам, планируя большими безжизненными кругами, будто контролируя свой полет, но потом круги сбились, и она понеслась вниз, пронзая пустоту. Перчатку трепало, она почти оставляла за собой хвост черных клеток. Лети она так чуть дольше, наверняка полностью распалась бы на молекулы, но она упала в снег и сразу исчезла, точно кулак в тумане.

13

Кот что-то замышлял против Эммета.

После ограбления зверь вел себя очень беспокойно. Он шипел, едва Эммет или собака входили в комнату, то и дело отскакивал в угол и боком прижимался к стене.

Один кот знал, что именно случилось в ночь ограбления. Эммет пробовал ублажить кота, купив ему новую керамическую плошку и фланелевую подушку. Это не подействовало. Кот его не простил.

Всю ночь кот расхаживал по комнате и прислушивался. Он подслушивал телефонные разговоры Эммета. Он знал, какие звуки Эммет издает во сне, а их даже сам Эммет никогда не слышал. Мало ли в чем он мог признаться во сне. Кот точно знал. Эммета это пугало. Однажды он взял у брата магнитофон и поставил у изголовья — записать все, что будет происходить ночью. Эммет проспал пять часов. На пленку записалось только мягкое кошачье мурлыканье, будто зверь специально лег животом на магнитофон.

Кот знал об Эммете все. И с каждым новым открытием его походка становилась все более вороватой, его спина мелькала то здесь, то там на фоне штукатурки, а глаза никогда не закрывались, даже ночью.

Эммет только делал вид, что спит. Неделями он тренировался бесшумно и медленно дышать, беззаботно ворочаться, как всякий невинно спящий человек. Порой он даже специально бормотал во сне: имя, фразу, опасение. Эти слова должны были обмануть подозрительного кота и вызвать у него сострадание. Однако ничего не менялось. Зверь продолжал глазеть на Эммета, а иногда лапой хлопал по векам, будто ловил паука, стараясь не порвать паутину.

Когда Эммет ложился спать, кот дремал у него прямо на лице. Когда Эммет моргал, шерсть щекотала ему глаза. Но он научился замирать и не шевелиться. Он читал о людях в Африке, которые застывают, когда к ним в спальный мешок заползает змея. Они лежат, словно парализованные, пережидая, когда змея согреется и уползет. Эти люди прекрасно понимают, что такое паника и что в такой ситуации опасно даже дыхание.

Об Эммете и так уже слишком много знали. Он чувствовал, как все его секреты испаряются, будто влага с кожи, все поры раскрылись и выдают его беспокойство. Иногда он даже ощущал, как открываются и закрываются эти мельчайшие, едва видимые люки: тихонько постукивают, точно дешевые деревянные браслеты. В последнее время Эммет постоянно растирал руки и бормотал, что ему холодно.

После ограбления он перестал принимать почту. Сбил с толку всех своих корреспондентов. Он упросил секретаршу на работе, жившую недалеко от почты, принести ему бланк для меняющих место жительства. Эммет сказал ей, что его двоюродная бабушки решила переехать в другой дом престарелых и так больна, что не может сама пойти за бланком. Он смутно припоминал, как однажды сказал секретарше, что его мать и бабушка умерли, но о двоюродной бабушке еще ни разу не упоминал. У его бабушки ведь могло быть несколько сестер. Секретарше неоткуда узнать, что все они были монашками и давным-давно умерли в монастырях Франции.