Таежный робинзон (СИ)

— Только особо угощать нечем, — отговорился хозяин. — У меня еда простая.

— У нас все с собой.

Мы разложили на столе колбасу, хлеб, сыр, открыли пластмассовую короб­ку со сливочным маслом. Алексей расщедрился, выставил баночку с крас­ной икрой.

— Пока так, — сказал я. — А к вечеру что-нибудь поосновательнее со­орудим.

Мы пододвинули стол к нарам, с другой стороны поставили широкую скамью. Уселись, Семен Панкратов достал из рюкзака бутылку водки.

— Это вы сами, — отказался хозяин зимовья, — не употребляю.

— Что так? — удивился Семен. — Русский человек, а от питья отворачи­ваешься. Может баптист или старовер?

— Ни то, и ни то, — чуть заметно улыбнулся хозяин. — Да и не русский, к тому же.

— А как зовут? — полюбопытствовал я.

— Ахмад.

— Постой, постой, — мне стало любопытно. — А ты, отец, не из Средней Азии?

— Из нее самой, — согласился Ахмад. — Из Таджикистана.

Я рассмеялся.

— Вот это случай! В самой таежной глуши земляка встретил.

Теперь взволновался хозяин зимовья.

— А ты откуда?

— Из Ленинабада, там рядом город Чкаловск есть.

— Не слыхал, — признался Ахмад.

— Ну как же, знаменитый город. А ты давно в тайге?

Ахмад поразмыслил.

— Из Истаравшана я уехал в тридцать пятом году. А в тайге года с соро­кового или чуть позднее.

— А, ну тогда понятно, что не знаешь Чкаловска, его построили как раз после войны.

— Какой войны? — удивился старик.

— Так ты ничего не знаешь, что произошло с той поры?

— Откуда мне знать, — Ахмад вздохнул. — Людей я не видел, а таежное зверье неразговорчивое.

За едой мы рассказали таежнику и о войне с фашистами, и о смерти Ста­лина, и о том, что было дальше в стране, включая и нынешнее время.

Старик слушал, широко раскрыв глаза, а когда я стал рассказывать о Та­джикистане, он прослезился, покачал головой.

— Вот это просветили вы меня.

— А как ты попал в тайгу?

Я ожидал ответного рассказа, а вместо этого Ахмад отделался короткой фразой.

— Так вышло.

Ел он осторожно, приглядывался к колбасе и сыру, подносил их к глазам.

— Да ты не бойся, — не выдержал Панкратов. — Не отравленное. Видишь, мы едим.

— А я и не боюсь, — отозвался таежник. — Давно не видел этих продук­тов, даже забыл, как они называются.

Мы подсчитали.

— Отец, да ты в тайге, почитай, тридцать пять лет. И все время один?

— Один, — согласился Ахмад. — Староверы меня поддерживают до сих пор. Продовольствие приносят, из вещей кое-что, но сами на глаза не показы­ваются и не общаются со мной. Иноверец я для них. С ненцами одно время встречался, а потом разошлись мы.

— Что так?

— Долгий рассказ, — опять уклонился старик.

— А знаешь, что тебе уже больше восьмидесяти лет? — спросил я.

— Откуда мне знать? Я давно счет времени потерял.

Мы во все глаза смотрели на удивительного таежника.

— Ну, батя, ты дал, — Лешка Удалов восхищенно покрутил головой. — Ты знаешь, ты перекрыл Робинзона Крузо? Слышал о таком?

— Читал когда-то, — отозвался старик. — Еще в детстве.

— Так вот, — продолжал Лешка. — Робинзон прожил на необитаемом острове двадцать восемь лет, а ты в необитаемой тайге — тридцать пять.

Ахмад едва заметно улыбнулся.

— Ну, как он жил, и как я! Мои таежные годы один за два считать можно.

Мы хотели уйти в тайгу на следующее утро, но решили задержаться на

день. Уж очень любопытен был нам этот сибирский Робинзон. Рассказывали мы ему, что страна уже не та, нет прежнего произвола, больше справедливости.

Старик слушал нас и напряженно размышлял, а еще через день оттаял.

— Растревожили вы мою душу, — признался он. — Слушайте, что со мной было.

И под вечерний чай Ахмад поведал нам свою историю. Мы верили, и не верили.

— Неужели так может быть? — удивился Удалов. — Ни за что, ни про что записали человека в бандиты, приговорили к вышке и хлопнули бы, наверное, если бы не убежал.

— Было, — вздохнул старик.

Я постарался ободрить таежника.

— Так теперь тебе нечего бояться. В твоем деле, наверняка, разобра­лись, да и амнистий с той поры сколько было. Ты теперь свободный человек, можешь идти и ехать, куда хочешь.

— Как знать, — усомнился Ахмад. Было видно, что не особенно верил он нашим утверждениям.

Понемногу он раскрывался перед нами. То об одном эпизоде рассказывал, то о другом, и так, по частям мы узнавали все его таежные приключения, включая и историю о сыне-ненце.

— Может, помочь тебе отыскать его? — предложил я.

Ахмад не согласился.

— Не нужно это. Парню уж, наверно, к тридцати, а может, и больше. Какой я ему отец? Растили и учили его другие.

В тайге уже царила осень. Величественная стояла она в золотистом уборе. Самая охота, а мы забыли о ней, настолько захватила нас встреча с таежным Робинзоном. Мы переживали за него, сетовали на несправедливость, а старик оставался спокоен.

— Как же ты выстоял против тайги? — удивился я.

Старик дружески коснулся моего плеча.

— Секрет простой. Есть такие предания о жизни пророка Мухаммеда (да будет его имя благословенно в веках!) и его сподвижниках, хадисы называ­ются. В одном из них повествуется: Повелитель правоверных сказал: «Счаст­лив тот, кто не ждет многого от жизни и старается плодотворно использовать отведенный ему срок». Именно так я и жил. А если еще проще: я старался соразмерять свои желания с имеющимися возможностями.

— Так, значит, ты стал в тайге религиозным человеком? — спросил я.

Ахмад поправил меня.

— Верующим, это будет точнее. Понимаешь, вера живет в душе каж­дого человека. Иной не дает ей ходу, как бы подгоняет свои убеждения под существующую идеологию. Но рано или поздно, вера, как семена на пашне, прорастает зелеными всходами. Это неизбежно. Любому человеку нужна нравственная опора, особенно, если попадаешь в сложные жизненные обсто­ятельства.

— Понятно, — согласился я. — И ты стал мусульманином?

Ахмад поразмыслил.

— Скорее, приверженцем общей веры. Я считаю, что деление на отдель­ные религии — это скорее условность. В основном, все верят в Единого Бога, исповедуют общие нравственные принципы, и так ли важно, кто ты: мусульманин, христианин или иудей? Прежде всего, ты должен быть душев­но чистым человеком. Потому я исповедую общую веру. Сам я таджик, обра­щаюсь к Богу по-русски и произношу не заученные молитвы, а делюсь с ним тем, что накопилось в сердце. Прошу о благополучии родных и близких, себе же — немного. Только, чтобы помог мне выстоять и прожить здоровым столь­ко, сколько он сочтет нужным.

Признаться, я с удивлением слушал новоявленного философа. Сколько мне приходилось читать о таких вот вынужденных отшельниках! Многие опускались нравственно и физически, дичали, а Ахмад Расулов, напротив, поднялся на высокую ступень духовной зрелости.

— Ахмад-бобо, ты меня поразил, — сказал я искренне.

Он не согласился со мной.

— Ничего необычного. Если бы ты прожил тут столько же, сколько и я, ты бы понял, что в тайге нужно быть именно приверженцем общей религии. Тайга — это не смешение сосен, елей, кедров, лиственниц, кустарников и прочее, это зеленый Храм, величественный, сотворенный всемогущим Единым Богом. И в него нужно входить с чистыми помыслами, без хищ­ных устремлений, не относя себя к какой-то одной из религий. Ведь объ­являть себя в этом Храме, скажем, христианином — это значит, в чем-то считать себя лучше других верующих, требовать к себе особого отношения, а это будет неправильно. Тут мы все одинаковые и нужно понимать и при­нимать это.

Я так думаю.

Я слушал Ахмада Расулова с открытым ртом. Сам бы я никогда не доду­мался до такого религиозного толкования. Наверное, в этом тоже проявилось влияние многолетнего одиночества, когда подсознательная тяга к людскому обществу вылилась в форму таких вот откровений.

— А как же хадисы? — полюбопытствовал я. — Ведь это из исламской религии. Значит, мусульманского в тебе больше?