Дорога издалека (книга вторая)

Мамедша-мирахур еще не знал, что про ночные события уже проведали в ставке соединенных отрядов и там весь день идут жаркие споры, люди волнуются, красноармейцы из Карши и те, кто держит руку Бекмурада Сары, убеждают остальных: ни шагу дальше!

К вечеру сообща порешили: на следующее же утро всем организованно расходиться, не дожидаясь главарей похода.

А в Камачи Мамедша, немного придя в себя, отдал приказ: все, кто может усидеть в седле, — в погоню за грабителями! Отряд в полсотни всадников устремился на юг, к Хетче, полагая, что там находятся люди Клыч-Мергена, готовясь переправиться через Аму.

Глубокой ночью отряд, двигавшийся вслепую, без разведки и головного дозора, нарвался на засаду, что устроили джигиты Салыра, оберегавшие своих «союзников». Попав под ружейный огонь, люди мирахура потеряли до десятка всадников, рассеялись кто куда и кинулись вспять поодиночке. Только под утро все сошлись в Камачи.

Получив известие об этом, Мамедша-мирахур впал в беспамятство. От его имени теперь распоряжался Мирза, младший брат. Он отдал приказ Хайдару и его людям Вместе с джигитами из Камачи спешно двигаться в конном строю на Карши, оттуда на Керкичи, чтобы выйти к Пальварту и либо здесь, на переправе, задержать Клыч-Мергена, либо, если не успеют, переправиться следом, настичь его, наказать за вероломство. Против этого не возражали и те, кто втайне мешал походу на Салыра.

Однако Клыч-Мергена догнать не сумели, он успел, пройдя правым берегом дальше к югу, обобрать еще два-три беззащитных аула.

Джигиты Салыра сперва оберегали, издали прикрывали Клыч-Мергена, потом, считая свою задачу выполненной, незаметно скрылись в глубине Кизылкумов. И вскоре пришельцы, собрав по берегу лодки, плоты, какие только смогли отыскать, за два дня переправили все, что успели награбить. Тысячи голов овец и коз, коней и верблюдов, муку, сахар, чай, соль — все на левый берег. А сами песками добрались к себе в Акт-Кую.

Немного времени спустя купцы на базарах Мазари-Шерифа тайком от полицейских надзирателей принимали из рук молчаливых дюжих молодцов завернутые в тряпицы женские серебряные гуппа, гюль-яка, юзюки, золотые кольца и серьги, ожерелья из персидских, бухарских и русских монет. А взамен вручали — тоже тщательно завернутые в тряпье — увесистые ящики правильной формы с острыми углами, где были патроны и гранаты.

Отряд Хайдара-толстобородого дошел только до Пальварта. Посыльный из Керки передал новый приказ ревкома: остаться у переправы в Пальварте, задерживать подозрительных. В Карши опасались, что пример Клыч-Мергена окажется заманчивым. Ведь в Каракумах оставались на свободе, не признавая ничьей власти, еще и Азиз-Махсум, и полдюжины басмаческих сердаров помельче.

Люди Мамедши-мирахура, оставшись без начальника, двинулись на север. Пример заразителен, соблазн велик… Неужели столько трудов — и никакой награды? И снова грабежи. В этот раз они окружили небольшой аул верстах в десяти от Пальварта, ворвались в него и стали срывать пологи юрт, грозя оружием: подавай деньги, золото, драгоценности!.. Повторилось то же, что и в селеньях Ак-Меджит и Мюрушгяр. Обобрали дочиста каждую семью. А когда уходили — переговаривались между собой, как условились заранее, чтобы замести следы: «Живее, Салыр-сердар поджидает… Да, он теперь будет доволен!»

Но не удалось грабителям одурачить дайхан. В этом ауле был человек по имени Чолизаит, близкий Бекмураду Сары. Как только грабители покинули аул, Чолизаит бегом среди ночи кинулся на чабанский кош. Прибежав, чабанам в двух словах рассказал о случившемся, упросил дать коня, и, заседлав его, растаял во тьме.

А на следующий день уже возле Бериша людей Мамедши-мирахура внезапно остановил грозный окрик:

— Сто-ой!! Оружие на землю. Живо!

Ружейные стволы угрожающе тянулись из придорожных кустов. Засада! Наземь со звоном полетели винтовки, карабины, маузеры, сабли…

— Именем особого отдела окружного ревкома, — с маузером выступил на дорогу Бекмурад Сары, следом Чолизаит и еще двое, — приказываю: всем спешиться! — Затем, когда задержанные один за другим неуклюже сползли с коней и стали понурые, он продолжал: — Обыскать каждого! Вот мандат.

Бекмурад достал из-за пазухи бумагу с печатью — мандат временного уполномоченного особого отдела, полученный еще после первого похода на Салыра:

— Читай, кто грамотный!

Грамотных не нашлось. Какие уж тут мандаты — попались с поличным!.. Джигиты Бекмурада тем временем подбирали оружие, развязывали пояса на халатах у задержанных, снимали патронташи, вытряхивали из хурджунов или прямо из-за пазух позванивающие, поблескивающие на солнце золотые, серебряные, бронзовые женские украшения, горсти монет, инкрустированные драгоценными камнями шкатулки, ножны для кинжалов, уздечки…

— Записывай, Молла-Аннакёр! — велел Бекмурад одному из своих. Тот, водрузив на нос очки, достал из-за пазухи свернутый в трубку лист бумаги, калам в футляре, примостился на бугорке и принялся составлять реестр всему, что подносили и складывали у его ног товарищи.

Тех, кого обыскали, джигиты отводили в сторону. Бекмурад Сары, примостившись в сторонке, корявыми буквами составлял донесение начальнику особого отдела в Керки.

Зимнее солнце, багровое, негреющее, клонилось к закату. Шептались под ветром листья камыша вдоль русла арыка…

Все эти события были известны Салыру. С верным Одели не один вечер просидели они за чаем, обсуждая, как им быть дальше. В один из таких вечеров джигиты, стоявшие в засаде на дороге из Камачи, привели человека — щуплого, невзрачного с виду, одетого кое-как. Халатишко поношенный, чарыки стоптанные, на голове облезлая папаха. На маленьком, в глубоких морщинах, лице клочки русой бороденки. Глаза зеленые, глубоко спрятанные — пронзают взглядом, будто шилом. Он и на туркмена-то не похож: верно, среди его предков была славянская рабыня откуда-нибудь с низовьев Волги или Яика. Невидный, низкорослый, однако держится словно важный бек — грудь выпятил, голову не клонит, глаз не опускает.

— Вот, Салыр-ага, — заговорил, обращаясь к предводителю, один из дозорных джигитов. — Толкует, все, мол, тут знают меня. Ругается, оружие не отдает, обыскать — ни в какую…

И не закончив, так и замер с открытым ртом. Сам Салыр-мерген, отважный и заносчивый, проворно поднялся на ноги и первым шагнул к этому замухрышке, косе — безбородому, обе руки тянет для приветствия, кривит губы в радушной улыбке:

— О-о-о, Тувак-сердар! Вас ли видим в гостях под нашим кровом? Милости просим, да будет благополучным ваше прибытие!..

— Видишь, болван, — бросил джигиту незнакомец, — твердил же я тебе: знает меня Салыр-мерген и встретит как брата родного.

Следом за предводителем молча подошел и пожал гостю обе руки Одели-пальван. Салыр между тем лишь мотнул головой обоим дозорным: прочь! И вновь обратился к прибывшему:

— Не осудите, уважаемый, это у нас новые люди. Садитесь, милости просим!

Гость бесцеремонно уселся возле очага. Хозяин пододвинул ему чайник, пиалу. Начались традиционные расспросы, при этом Салыр пытался угадать: ради чего пожаловал к нему столь необычный гость?

Тувак, сын Кара-Джемхура, родом из Чатрана, что в окрестностях Халача, прославился еще во времена эмира Абдулахада — отца последнего эмира Алима. Смолоду не сиделось Туваку — щуплому с виду, безбородому, зеленоглазому, при этом ловкому и бесшабашному — в родном ауле. Сперва лошадей воровал у соседей, потом принялся караваны в песках останавливать. Угодил было в зиндан, однако бежал, скрывался в тугаях, собрал шайку удальцов. За ним охотились лутчеки керкинского бека — поймали, отвезли сперва в Керки, потом в Бухару. Пред очи самого эмира поставили преступника, но тот не сробел и перед повелителем правоверных — дерзко и высокомерно отвечал на вопросы, так что эмир Абдулахад лишь рукой махнул: в зиндан, в колодку навечно… И в ту же ночь Тувак бежал, подговорив еще и двоих стражников. Вскоре опять появился на Лебабе, своих приверженцев собрал и принялся за прежнее. Стали его с той поры называть почтительно: Тувак-сердар. В годы, когда рушился эмират и бои кипели на обоих берегах Аму, он со своею ватагой не ввязывался во всеобщую смуту — выжидал, чья возьмет. На сторону Советов, однако, не встал, когда были разогнаны эмирские полчища. А тут опять как будто наступило время шаткое… Подобно прочим удальцам Кизылкумов, Тувак-сердар выходил на караванные тропы — брал «пошлину» с проезжих торговцев; случалось, нападал на чабанов. Только все меньше оставалось у него джигитов, ненадежный подобрался народ, в этом не повезло Туваку. И вот, наконец, осталось их всего трое. Ночью подобрались к чабанскому кошу возле Коне-Шехира, да напоролись на засаду. В короткой перестрелке под Туваком убили коня, но и сам он — стрелок отменный — одного из нападающих свалил с седла пулей из карабина. Оба сотоварища сердара бежали невесть куда… Сняв с убитого коня седло и хурджун, приволакивая зашибленную ногу, Тувак на рассвете добрался до Бешира, до самой крайней кибитки, где встретили его добрые люди, укрыли… А день спустя эти же люди выведали: столкнулся той ночью Тувак-сердар с молодцами, которых возглавляет Салыр-непромах.