Падение Келвина Уокера

Келвин, как ни старался, не смог сдержать улыбку. Он сказал:

— Если быть откровенным, Гектор, таких темпов я не ожидал.

В буфетной, представлявшей собой вытянутую комнату, вдоль одной длинной стены протянулась стойка, другая окном выходила в пыльный дворик. В одной половине комнаты сбился странно одетый народ, вроде человека с наушниками, другая, где стояли Келвин, Мери и Маккеллар, была почти пуста. С бокалом в руке Маккеллар расхаживал взад и вперед, вещая чуть громче, чем требовалось. С высоких табуретов Келвин и Мери следили за его мыслью, вращая головами.

— Отвечая вам также откровенностью… Келвин… Би-би-си сейчас испытывает острый дефицит индивидуальности, особенно по части регионального диалекта. Система образования английского высшего сословия, как вы, может быть, знаете, такова, что, готовя людей к общественной жизни, их на несколько ответственнейших лет лишают всякой возможности побыть наедине с собой. В результате люди усваивают нужную линию поведения и отличное произношение, но при этом они говорят с одинаковыми интонациями, и, поскольку так говорят почти все наши руководители, законодатели и промышленники, возникает опасность, что простой телезритель почувствует себя как бы сбоку припека. Что можем сделать мы, посредники? Мы можем отдать их на растерзание интервьюеру с неистребимым региональным диалектом. Публике это нравится.

— Вы называете это британской альтернативой революции, — сказала Мери.

— Я называю это британской альтернативой революции, — сказал Маккеллар, — но, к сожалению, все реже встречаются люди, более или менее уверенно говорящие на местном диалекте. Я виню в этом образовательную систему. Она лишает простой народ веры в себя и сгоняет толковых в университеты, откуда они выходят не помнящими родства. Я не прав, Мери?

— Совершенно правы, Гектор. Кто скажет, что мой отец — йоркширский веретенщик!

— Месяц назад, — вздохнув, сказал Маккеллар, — у коммерческих компаний был Фрисби Маллет, а у нас — Ник О’Хулиган. Так они переманили О’Хулигана, дав ему сделать собственную программу. С тех пор, Келвин, мы искали что-то вроде вас: простака, но такого простака, который с наивным видом режет без ножа вопросами. Вы согласны со мной, Мери?

— Я сама собиралась ему сказать это, Гектор, только не столь афористично.

Келвин задумчиво смотрел в глубь пустого стакана.

— Я думаю, — сказал он, — что для этой роли мне потребуется минимум лицемерия.

Маккеллар прервал хождение, предостерегающе поднял палец:

— Скажите иначе, Келвин: максимум искренности. В телевизионных кругах не принято слово «лицемерие». Говорят: искренность. Вы телевизор, кстати, смотрите?

— Нет, — твердо сказал Келвин.

— И не смотрите. Можете утратить непосредственность.

— То же самое, Гектор? Келвин? — сказала Мери.

Заказали по второй.

— Мне тоже хочется всем поставить, — сказал Келвин, — но увы: жизнь в Лондоне оказалась дороже, чем я предполагал. Уже завтра голод вынудит меня попрошайничать в Управлении государственного вспомоществования, и не вам мне говорить, Гектор, что такая перспектива не украшает человека нашего круга.

— В вашем положении отец наверняка выручит вас.

— Я скорее умру, чем попрошу его о чем-нибудь, — холодно сказал Келвин. — Он же не отпускал меня из дома, говорил, что без его опеки я окончу свои дни в канаве.

— Мери, — сказал Маккеллар, — вы сейчас свободны?

— Как скажете, Гектор.

— Умница. Займитесь его контрактом, и пусть он подпишет. Потом подите с ним в бухгалтерию и договоритесь об авансе в двести фунтов. Двухсот фунтов вам пока хватит, Келвин? — спросил он с легкой иронией.

— Я буду умерен, — сказал Келвин, допил пиво и прибавил: — Я думаю, мне понравится у вас работать.

Закрепляясь на базе

Несколько дней спустя, открыв ключом парадное, Келвин увидел в коридоре миссис Хендон, хозяйку, глядевшую на него с нескрываемым любопытством. Какие-то слова вертелись у нее на языке. Приветственно подняв шляпу, он опередил ее:

— Нам нужно кое о чем переговорить. Это можно сделать с глазу на глаз?

— Да, конечно, — сказала она и повела его в полуподвал на кухню, обставленную как жилая комната. В сверкающей чистотой плите помигивали угли.

— Опрятно и уютно, — сказал Келвин. — Одобряю. Скажите, миссис Хендон, вы тут управляющая или сдаете в поднаем? А может — владелица?

— Да, это все мое. От мужа осталось, он три месяца как преставился — на троицу. Сильно постарше меня был.

— Сочувствую потере, но радуюсь приобретению. Будем говорить начистоту. Как вы заметили, я делю кров с мистером Уиттингтоном. Меня это устраивает, а им я не мешаю. Однако на то время, что я здесь живу, вы вправе повысить квартплату. На сколько больше вы хотели бы получать еженедельно?

Миссис Хендон закусила губу, потом сказала:

— Вдвое… как вы считаете?

Хохотнув, Келвин достал бумажник, вынул несколько банкнот и сказал:

— Много запрашиваете. Уважаю. Дважды три — это шесть за неделю, недель до конца месяца — три, значит, трижды шесть — восемнадцать. Вот ваши восемнадцать фунтов. Я включаю сюда и мистера Уиттингтона, но, если можно, расписку напишите на него одного. Я ему сам передам.

— Ладно, если вам так хочется.

Она написала расписку, вручила ему и негромко обронила:

— Чашечку чаю со мной не выпьете?

— Почему же не выпью? С молоком и два куска сахару, пожалуйста, — учтиво сказал Келвин и опустился на стул.

Приятно было смотреть, как она снует между буфетом, раковиной и плитой, и взгляды, которыми она украдкой постреливала в его сторону, интриговали его. Она постелила на столике две розовые бумажные салфетки, выставила блюдо с пончиками и две кружки с чаем. Столик она уперла ему в колени, с другой стороны подперев своими, когда села. Стараясь не глядеть на ее роскошно заполненный свитер, он вынужденно смотрел на ее роскошно заполненные джинсы.

— Признайтесь, — сказала она, — ведь это вас я видела на днях по телевизору, а? Признайтесь!

Он с острой досадой осознал, что изгнание из дома вовсе ему не грозило.

— Не исключено, — сухо сказал он.

— Вы спрашивали людей, как они относятся к законопроекту о сносе Южного Лондона. Удивительно, что вы без всякого нажима и подначки заставляли их говорить, как вам нужно.

— Когда отменная вежливость купно с отменным владением словом не смогут добиться своего, тогда, миссис Хендон, мир превратится в джунгли, в самые настоящие джунгли.

— Побольше бы таких умников, как вы, мистер Уокер. Кстати, моя бабка по матери была шотландкой. Из Глазго.

— Я почти не знаю Глазго, но вроде мои родители ездили туда в тридцать восьмом на Выставку Британской империи — как бы в свадебное путешествие. У нас дома сохранилась чайная коробка с рисунком обзорной башни.

Миссис Хендон словно выросла на своем стуле:

— А знаете, что я вам скажу, мистер Уокер? У моей бабушки в буфете стоит точно такая коробка с точно таким рисунком этой самой башни.

Келвин улыбнулся и сказал:

— Видите, нас еще кое-что объединяет.

— Вот именно: еще.

— Удивительно, как перед чудом простой чайной коробки пасуют происхождение и религия, философия и образование, достаток и мысли о завтрашнем дне. Я вижу, вы печатаете? — Он показал на портативную машинку.

Она сказала:

— Беру иногда халтуру.

— Халтура, — задумался Келвин. — Здесь, очевидно, в значении: дополнительный заработок, каковым в данном случае может быть только секретарская работа. По языку у меня были только отличные оценки, хотя и пришлось бросить школу, не доучившись. Если мне потребуется помощь секретаря, миссис Хендон, я буду иметь вас в виду.

— Да имейте в каком хотите виде, — хихикнула миссис Хендон.

Не на шутку встревожившись, он быстро допил чай и распрощался. Миссис Хендон его весьма привлекала, хотя иначе, чем Джил. На миссис Хендон, он знал, у него есть управа, а перед Джил он бессилен.