Сила притяжения

Эммет утешал себя, понимая, что ничего не выйдет. Каждая секунда жизни полна болезненной настороженности. Внутреннего стражника не усыпить. Что таится за танцующими фигурками? Что меня ждет? Эммет всюду чувствовал чье-то незримое присутствие, словно в соседней комнате притаился вор, в любую минуту готовый ворваться сюда: из каждого предмета в квартире, из каждой частички воздуха, которым дышишь. Беспрестанная бдительность утомляла. Мир вокруг менялся все быстрее, а Эммет не мог найти средство, чтобы измениться самому.

Он не знал, по каким правилам течет его нынешняя жизнь. Само время стало осязаемо, Эммета словно трепал вихрь, как путешествовать со скоростью звука, и дни его измерялись световыми годами. Эммет будто проносился мимо всех, кого знал, и смотрел на них как из параллельного мира — узник в чужом пространстве, Эммету нет в нем места, но пространство не отпускает.

Эммет взял флакон. Повертел в руках, удивляясь, каким обыкновенным кажется стекло. Женские фигурки перестали плясать, едва он поднес флакон к глазам. Эммет вынул из корзины с грязным бельем футболку и вытер ею все желобки на стекле. Похлопал по флакону ладонью, подбросил его и поймал двумя пальцами. Потряс над головой, небрежно зажал между коленей и, не глядя, перекинул из руки в руку за спиной.

«Я разобью его вдребезги, если они еще раз зашевелятся», — уверенно подумал Эммет, вдруг вспомнив, что все же имеет власть над флаконом.

Эммет поставил флакон обратно на бюро. Пока он победитель. Эммет стал прохаживаться по комнате, ожидая новых неприятностей. Он знал, что уже не уснет.

Он внимательно осмотрел стены, окна, опущенные жалюзи. Он приподнялся на цыпочки, выглянул в окно, однако увидел только собственное, темное и расплывчатое лицо, отраженное в черном окне.

— На улицу? — вслух спросил он. Собака выскочила из-под стола и бросилась к его ботинкам. Она завертелась на деревянном полу и засуетилась между полками, ища поводок.

— О, нет, ты не пойдешь. Мы с тобой слишком заметны, — сказал ей Эммет, бочком выходя за дверь. Собака пыталась протиснуться в щель вслед за ним. Из коридора он услышал, как собака бросилась на дверь.

— Иди и ложись, — приказал он через стену, слушая, как собака прыгает на скользкую дверь и царапает пол. Она лаяла и обеими лапами скребла замок.

— Хорошая собачка, — попытался утешить ее Эммет, — хорошая собачка, хорошая. — Он говорил все громче, пока не вышел на улицу.

На крыльце Эммет замер и огляделся, прислушиваясь. Он заметил облако сигаретного дыма у окна в доме напротив; красная точка сигареты ярко вспыхнула и побледнела.

Все лето Эммет чувствовал, как соседи следят за ним, дежурят, по очереди заступая на вахту. Они дремали в креслах на балконах, без конца подметали тротуар перед домами, пока асфальт не начинал блестеть. Стоило соглядатаям учуять неладное, они мгновенно передавали друг другу сигнал тревоги — как перестукивание через тюремную стену. Незнакомцы многозначительно кивали Эммету, будто недавно прочитали его личное дело, рассмотрели фотографию и запомнили лицо. Эммет подозревал, что они обсуждают его за ужином и скоро начнут сообщать о нем в письмах друзьям и родственникам, которых он никогда не увидит.

На случай, если кто наблюдает, Эммет напустил на себя небрежный вид и спустился с крыльца, прыгая через две ступеньки. При этом он беззвучно шевелил губами, будто насвистывая. Стремглав несясь по тротуару, Эммет старался изгнать мысли о соседях-шпионах. Он сосредоточился на движениях своего тела, бегущего сквозь влажную ночь. Футболка развевалась на ветру и парусом раздувалась на спине. Он пробежал аптеку на углу, продуктовый магазин, миновал банк и кинокомплекс — знакомые вывески — и ринулся по тропинке к реке.

Светофоры ослепляли его, тянулись к нему лентами цветных лучей: красный, желтый, зеленый, красный, желтый, зеленый, оставляя за его спиной россыпи разноцветных искр.

«Крылья», — неуверенно подумал Эммет и набрал скорость.

Он махал рукавами, бил ими по бокам, легко мчась по тротуару, и лодыжки трещали, как кастаньеты: щелк-щелк-щелк, щелк-щелк-щелк. Звук загипнотизировал Эммета, будто он сам стал ритмом, сплошным движением, летящим через город.

«Крылья», — сказал он себе, чувствуя, как тело сопротивляется ускорению.

Сердце колотило о ребра. Воздух сдавливал легкие. Эммет попробовал выдыхать медленно. Тугие резинки на штанинах цеплялись за волосы на ногах всякий раз, когда он отрывал подошву от земли. Ноги онемели, туфли гулко шлепали по асфальту, будто пришитые к ступням.

Эммет увеличил шаг, чтобы реже касаться земли. «На трещину наступил — свою маменьку убил», — засмеялся он, прыгая через щербины в асфальте, — три, четыре, пять, шире ноги, еще шире. Он перепрыгивал целые асфальтовые плиты, чуть не взлетая.

— Пространство для вдоха, — задыхаясь повторял он. Вскоре он оказался на пустыре, где домов было меньше и начались склады.

— Пространство для вдоха, — часто говорила мать, когда они ездили за город. Сидя за рулем, она нередко пугала их ужасами городской жизни. Внушала им, что городские жители душат и грызут себя. — Хуже пираний, — говорила она, — среди них и минуты не прожить.

Однажды в Колорадо она указала Эммету на группу мужчин, которые шли по главной улице шахтерского городка.

За несколько минут они прошли всю улицу, остановились в конце, помялись и повернули обратно. Эммет с матерью наблюдали, как мужчины без конца ходят взад-вперед, останавливаясь в конце улицы, будто наталкиваясь на невидимую преграду.

— Умножь их на миллион, — с отвращением сказала мать, — и получится целый город. Только там все будет в сто раз хуже.

Эммет думал, как улицы кишат всеми этими миллионами, и втайне трепетал. Нагота городка испугала его даже на расстоянии, мужчины превратились в сплошные пальто и шляпы, неясные силуэты. «Они могут делать, что пожелают, — думал Эммет, представляя себе жизнь рядом с ними. — Слишком мало народу, никто не увидит, никто не остановит». Жизнь этих людей, казалось ему, походила на святилище семьи. Плохое поведение скрывается, как семейная тайна, передается из поколения в поколение.

«Они и до меня доберутся», — думал Эммет, словно уже попал в ловушку. В то время страх его был почти бессознательным, шел прямо от сердца, как у животных, чующих опасность. Тревога охватывала все его существо даже в те минуты, когда он сидел на склоне холма, держа мать за руку: «Уходи, убегай, убегай».

С раннего детства Эммет чувствовал в себе некоторую странность, которая настораживала окружающих. Может, они догадывались о каком-то секрете, что просвечивал в его манере поведения, а может, то было нечто еле уловимое, как испарения из пор. Когда Эммет входил в комнату, пускай смиренно и молча, там воцарялась тишина. Его рассматривали с интересом, который он привык считать ненавистью. Всюду одно и то же, где бы Эммет ни жил. Но когда он поселился в городе один, на него снизошла легкость, будто впервые в жизни Эммет стал видимым, но незаметным: неопознанным телом, что инкогнито бродит по улицам.

Куда бы Эммет ни ходил в то время, как бы ни удалялся от дома, он не знал враждебности, ибо улицу воспринимал как продолжение квартиры. Дома стали ему стенами. Куда бы он ни уезжал, он хотел вернуться домой, к своим секретным маршрутам, туда, где можно затеряться в тайном лабиринте проходов, коридоров и лестниц. Всякий раз, когда он заворачивал за угол, за ним будто хлопала дверь, и он спешил вперед.

Иногда по вечерам он выбирал себе случайный ориентир в нескольких милях от дома и направлялся туда, а бывало, бродил бесцельно, шел куда глаза глядят. Он задумал обойти каждый уголок города, запомнить каждый закуток и каждую тень. Подобно скрупулезному картографу, Эммет верил, что на каждой прогулке подбирается все ближе к сердцу удивительной тайны. Он мог бы шагать вечно, неотступно, в любом направлении, и лишь река останавливала его и заставляла вернуться домой.

Гуляя по улицам, сидя на скамейке в парке или дома у окна, Эммет гадал об истории жизни прохожих по обрывкам их разговоров, стилю одежды и прическам. Было время, когда он верил, что может угадать, что представляет собой человек, лишь взглянув на его стрижку или на отвороты джинсов, как лингвисты умеют по еле уловимому акценту распознать, откуда человек родом.