Восхождение (СИ)

Склонная отдавать отчет в своих переживаниях, Эста не без страха, но со смехом то ли над собою, то ли над Жоржем, поняла, что влюблена. «Как хорошо!» - обрадовалась она и забегала, запрыгала буквально - больше принимая участия в играх и в танцах, когда устраивались вечеринки.

Теперь уже не ее склоняли к прогулкам и иным увеселениям, отрывая от книг, а она сама брала инициативу, встречаясь с Жоржем и в городе. Она уже с нетерпением теребила его, желая знать обо всем, чем он живет, о детстве, о планах его на будущее. Жорж свысока поглядывал на нее, поводил головой или всплескивал руками, поднимался на ноги, если сидел, выпрямляясь во весь рост, словно показывая, чем он хорош, каков он есть, молодой, красивый, деловой. Действовало, можно сказать, неотразимо. Но если он заговаривал, Эста принималась смеяться или задумывалась, как от скуки, готовая тут же с ним разминуться - при гостях, либо расстаться, если они вместе выбрались на какую-нибудь выставку.

Эста вскоре поняла, в чем тут дело. Далеко неглупый, практичный, Жорж не был чужд интеллектуальных интересов, к чему она проявляла склонность, по крайней мере, сейчас, по молодости лет, но она, не ставя себя высоко, обнаружила, что умнее его. Такой факт, в житейском смысле как будто не очень важный, смутил Эсту и настолько, что она приняла героическое в своем роде решение: пока не поздно, побороть свое чувство к Жоржу. Пока никто не знает, даже он. Причем, ни о каком демонстративном разрыве, ни о каких объяснениях не должно быть и намека, иначе можно окончательно запутать себя, да и его. Побороть влюбленность, любовь - легко сказать.

Такое решение оказалось куда более изнурительным делом, чем все ее ночные бдения. Да и все ее интересы - к живописи, к театру, все ее чтения питали ее чувство духовно, не устраняя чувственного элемента, а скорее распаляя до обмороков и галлюцинаций.

Ребенком, благодаря няне, Эста довольно часто бывала в церкви; позже, учась в гимназии, под общее настроение, почти что отвернулась от церкви, хотя вера в Бога у нее осталась непоколебленной, да и в умонастроении эпохи произошла перемена. Эста все чаще входила в церковь в поисках поддержки и даже подумывала, не поступить ли ей в монахини. В конце концов, она извела себя настолько, что слегла. Приехала Диана и, как прежде бывало, откормила, разодела и свезла на студенческий бал-маскарад. Из огня да в полымя.

Невеста Христова угодила в язычницы, в супруги самого Эрота. Как бы то ни было, Эста излечилась от своего чувства к Жоржу, то есть от изнутрительной с ним борьбы, и вдруг ощутила свободу, как будто сдала все экзамены, как сказала Диане еще на балу.

Она не избегала Жоржа, зато теперь старалась дать фору Леонарду, осведомляя его о своих планах. Так и повелось. Эста, собираясь в театр по приглашению Жоржа или на прогулку, без Дианы, словно ненароком встречала Леонарда и звала с собой, возбуждая соперничество у молодых людей, что ее весьма забавляло.

Однажды под вечер они ехали втроем в карете - после посещения выставки картин, где экспонировались работы Михаила Врубеля, произведшие на Эсту удивительное и вместе с тем тягостное впечатление, может быть, от разговоров о том, что художник сошел с ума. Правда, Леонард ни слова не проронил на эту тему, а лишь опечалился, тем более что Жорж, против обыкновения, выказал осведомленность о жизни художника, его странностях.

- Художник превосходный, хотя и спорный, он пробует себя все в новой и новой области. Пишет декорации и костюмы, а там увлекается майоликой и собственноручно изготовляет изразцы для каминов.

- Вот это удивительно, - заметил Леонард. - Универсальность интересов художника, как в эпоху Возрождения в Европе.

Жорж не унимался.

- Бедный, как все художники, едва заведутся деньги, одевшись франтом, задавал пир, причем, чуть ли не сам распоряжался в качестве метрдотеля.

- Ну-с, в этом смысле и вы на высоте, - усмехнулся Леонард. - Только без гениального дара.

- Кто знает! - отвечал Жорж, горделиво вскидывая голову и глядя в сторону, что называется, показывая профиль. - В Ротшильды и Рокфеллеры без дара не выходят.

- Жорж, видимо, ощущает присутствие в себе финансового гения, - сказал Леонард с вполне серьезным видом.

Эста рассмеялась, как шутке. Но Жорж воспринял слова собеседника всерьез, поскольку в самом деле уповал проявить великие таланты на поприще, избранном им.

- Да, у меня бывали случаи, когда я, как по наитию, предпринимал шаги, взметнувшие меня на много ступеней, - проронил он, лишь делая вид, что рассматривает картины.

- Куда же эти ступени ведут? - спросил Леонард.

- Известно, куда. К богатству и власти.

- Тсс! - Эста рассмеялась, как всегда она смеялась, когда Жорж заговаривал о своих далеко идущих планах и целях. Она ничего не имела против них, только полагала, что есть вещи, о которых не говорят вслух и даже не всегда признаются себе: совестно как-то, стыдно или просто самонадеянно. В богатстве и власти нет правды, поскольку под ними нищета и смерть. Стремиться нужно, наверное, к чему-то другому.

- Да, да, - с грустью проговорил Леонард, - взять и убить старуху-процентщицу и еще, кто подвернется, и не раскаяться и не попасться. Вот и все.

- Сударь! Не по адресу. Упомянутый вариант как раз для бедных студентов, которые, однако же, хотят решать непременно мировые вопросы, умирая с голоду.

Пока молодые люди, от отходя друг от друга, то снова сходясь, перебрасывались тирадами, Эста, поднимая голову, остановилась у дальней стены, где высоко, почти у потолка, висело полотно, пламенеющее облаками на заре и сверкающее то ли грудой драгоценных камней, то ли живыми цветами, и там сидел юноша с обнаженными плечами, с темно-голубым покрывалом на коленях, на которых сомкнулись могучие руки. В повороте головы и во взоре - великая грусть, пронзающая и твою душу. Чуждый и вместе с тем до боли знакомый образ, точно художник писал его с Леонарда! Сходство было даже не чисто внешнее, а внутреннее. Тревога охватила Эсту. Недаром, наверное, он играет Эрота, демона, по Платону. Словно он сошел с картины, явление которого предугадал гениальный художник. Искусство и жизнь слились некогда в мифе, а теперь вновь в усилиях художников, артистов, архитекторов, да и всех, кто стремится к красоте. В том, говорят, знамение времени, и Эста дорожила своей причастностью к новым веяниям в русской жизни.

Выбравшись на улицу, - осень звала за город, - взяли извозчика, чтобы завершить достойным образом день, в сущности, удивительный. Жорж предложил отужинать в ресторане, вообще повеселиться, и Эста, по настроению, согласилась: «Хорошо! Давайте кутить!»

Леонард однако весьма смутился, готовый сейчас выскочить из кареты и уйти восвояси, да и Жорж ему надоел, а веселость Эсты даже задевала его, с ним обычно впадавшей в грусть.

- В чем дело, Леонард? - рассмеялась Эста.

- Да он гол как сокол, - заметил Жорж без тени злорадства, а скорее с сочувствием. - Но ведь приглашаю я.

- А я и не выдавала его за богача, - улыбнулась Эста Леонарду. - Уж что угодно, только не это.

- Да будь он князь и богат, вы бы не водили его за нос, а поспешили бы выскочить за него замуж, - Жорж, видимо, шутил, осведомленный, может быть, о предсказании и о том, что князь Ошеров мог усыновить пасынка.

- Ничего, еще, может, выскочу. В конце концов, с милым рай и в шалаше, - произнесла Эста, желая шуткой сгладить бестактность Жоржа, и невольно коснулась рукой Леонарда, сидевшего с нею рядом, а Жорж напротив.

- Что? - впал в полное изумление Леонард. - О, Психея!

Он обнимал ее и целовал, к веселому ужасу Эсты, при этом она, плутовка, одним глазом следила за реакцией Жоржа, который, отличаясь самообладанием и гордясь своей выдержкой, тем не менее был близок к обмороку или негодованию, что они позволяют себе в его присутствии.

Эста с любопытством ожидала, что будет, пока не закружилась голова от сладчайше-упоительного поцелуя, коим ведь не Леонард ее одарил, а скорее она его, ощутив на миг к нему нежность, не испытанную ею ранее.