Третья истина

Дальше были шумные расспросы, бурное заседание Совета, где от Саши сначала требовали объяснений, потом осуждали за скрытность, потом подбадривали и уверяли, что никто ее ни в чем виновной не считает. Она никакого участия во всем этом не принимала. Не жаловалась, не оправдывалась. Как будто все это относилось к кому-то другому, не к ней.

Слушая отчужденно, как обсуждается ее личная жизнь, в которой ее роль была не главной, она твердо знала – надо уйти… Оставаться в школе она больше не может. Уйдет до того, как Белахова выйдет из медпункта. Сережа весь день держался где-то поблизости, намереваясь, видимо, поговорить с ней, но Саша тщательно избегала такого разговора. Они с этим мальчиком чуть не стали причиной смерти человека. Если бы Люпус промедлил одну секунду... Ей пришла в голову мысль, что Стелла знала про назначенное именно на это время собрание в красном уголке. Значит, она хотела броситься на виду у всех, хотела обвинить ее, Сашу, указать, как на виновницу, а потом броситься. Иначе, зачем же она стояла на подоконнике и пошевелилась только когда вошли ребята? И тут же Саша одернула себя – вот, опять она плохо думает о Белаховой. Как всегда, в минуту душевного смятения обратилась мысленно к Виконту, стараясь представить, что бы он сказал, как бы отреагировал. Пристыдил бы ее, напомнил об абсолютной ценности человеческой жизни, каким бы этот человек неприятным ни был? Образ возник тут же, и Саша почти явственно услышала насмешливый голос: «Кошмар какой! Барышня рисковала поскользнуться и выпасть из окна по-настоящему...». Это несколько ослабило Сашин порыв к самобичеванию. Но, так или иначе – жить в одном доме с Белаховой и Сережей она больше не должна!

ГЛАВА 10. ПО СОЖЖЕНОМУ МОСТУ

Из-за напряженного обдумывания последних школьных событий Саша к утру так измучилась, что ей невольно захотелось чем-то их перебить, разрешить душе окунуться в потерянный навсегда мир. Она пойдет к Семену. Прямо сейчас. Конечно, он опустившийся жалкий пьяница. Но связанные с ним досада и неприятности давно улеглись. Помнится только теплота, с которой Виконт относился к этому ее дяде, и одолевает желание услышать хотя бы имя Поля из чьих-то уст.

Она не была у Семена с того, искалечившего всю ее последующую жизнь, дня, когда услышала от него о гибели Виконта. Если попадала на Лиговку, старалась даже не смотреть в сторону массивного, с облицовкой, каменного здания. Но сейчас ей необходимо видеть дядю... Дай Бог, чтоб он оказался в состоянии связать два слова. Тогда они сядут, она найдет в себе силы заговорить о Поле и попросит вспомнить что-нибудь из их прошлой жизни. Побольше, поподробнее. И ей будет казаться, что Виконт жив, что вот-вот возникнет в дверях… Как тогда...

Она шла на Лиговку – пешком, знакомой длинной дорогой с остановкой и молитвой во Владимирском Соборе. Восстанавливала в памяти все подробности дней, что они провели втроем, и те неустроенные дни казались ей счастливейшими.

Не заметила, как дошла. И вдруг, уже у самого жилища Семена, вспомнила про какого-то родственника, с которым Виконт, по его словам, повстречался здесь, в Петрограде. Действительно он это когда-то говорил или она напридумывала в череде предположений и поисков причин случившейся с ней беды? Нет, это не выдумка... Вечер «семейного ужина»... Она почти засыпáла тогда, оттого в голове слабо отложилось и затмилось более ярким воспоминанием о рассказе про сабельный поединок с Петром. Дядя – значит, или Шаховской или Орлов? Если двоюродный или, тем более, троюродный, то совсем не обязательно...Но Семен-то явно знал этого человека. Даже, кажется, как-то комментировал эту встречу, что-то вроде: может быть это хорошо, а может быть и нет... Вот о чем надо его спрашивать в первую очередь, а не просто тревожить себе душу. У Саши зародилась слабая надежда.

Она постучала в дверь. Дверь отворилась и перед Сашей предстала скуластая женщина с глазами-буравчиками в платочке, завязанном по рабочей моде назад:

– Кого надо? Говорить будешь-то? Чего застыла, как неживая?

– Простите, пожалуйста, – оправилась от неожиданности Саша, – здесь Семен Васильевич жил, вы не скажете, где он?

Женщина, завелась на высокой ноте, ни разу не переведя дыхания:

– Да какой еще Семен Васильевич? Нет здесь никакого Семена Васильевича! Я здесь проживаю – мне квартиру завком предоставил... Да разве эта каморка – квартира? К черту идите с такой квартирой, тут и повернуться негде... Как Зимний брать, так давай, рабочий класс, лезь на ворота, а как квартиру его бездомной частице предоставить, так нá тебе, Нюрка, погреб на три аршина – живи.

С большим трудом Саше удалось вставить еще один вопрос, была ли квартира заперта и пуста, когда в нее вселялась вот эта голосистая Нюра.

Вселившаяся по закону пролетарка разразилась тирадой на еще более высоких тонах, из которой Саша кое-как разобрала, что о судьбе прежнего жильца она, Нюра, знать не знает и ведать не ведает, и что прáва являться и устраивать ей, Нюре, допрос ни за кем категорически не признает.

Тут Саша вспомнила свои неоспоримые правá и поведала голосистой, жилице, что она, не «кто-то », а родная племянница Семена Васильевича по имени Александра.

Нюра посмотрела на нее с подозрением, но сразу сбавила тон:

– Соседи болтали, вроде как в деревню с женой подался. На Юга, кажись.

– Это Амалия Карловна, жена? Простила его все-таки?– обрадовалась за дядю Саша.

– Этого я уж знать не знаю, Амалия или Розалия...

– Все-таки,– настаивала Саша,– может, он хоть что-то оставил?– она так уже настроила себя на разговор с дядей о Виконтовом родственнике, что не могла смириться с тем, что ей нет от Семена даже крохотной записочки, что-то проясняющей. – Ну не может же быть, чтоб ничего! Вы ничего не находили?

Она не то, чтобы верила, будто действительно что-то есть, просто было ясно: как только она повернется к этой женщине спиной и уйдет, делать дальше будет нечего. Но женщина осеклась и посмотрела на нее с испугом.

– Иди к черту! Ничего я не находила. А тебе, откуда известно? Твоя что ли, цацка? Чего ты на меня вылупилась, как икона Богородицы?

Саша молча смотрела на женщину. Она ничего не знала ни о какой «цацке». Она надеялась на письмо. Нюрка неловко затопталась на месте:

– Тебя как, сказала, звать-то?

Саша тихо, вновь во что-то поверив, напомнила: «Александра».

– Ладно. Было, вроде, чего-то ... Мне чужого вовек не надо! Твое – так бери, черт с тобой! – Нюрка метнулась на мгновенье вглубь коморки и вернулась с зажатой в кулаке цепочкой. В другой руке она держала надорванный конверт. Саша схватилась за него, не обращая внимания на цепочку. Но конверт был пуст. Только на месте адреса было написано: «Не прикасаться. Цепь и монеты – племяннице Саше и только ей. Считать завещанием Поля, не сметь преступать. Не пить, ни сейчас, ни потом – в память о нем, лучшем из братьев».

Саша вдруг вспомнила: Семен говорил ей в последний день об оставленных Виконтом золотых вещах. Бедный Симус! Он спрятал вещи в конверт ОТ СЕБЯ. Ждал, что она придет. И не пропил! На глазах у нее выступили слезы. Женщина настойчиво, с видимой досадой, совала ей цепочку:

– Держи – держи, Нюрка не воровка какая-нибудь. Только монет нет – хоть ты меня режь. Была… одна, там, другая... – на жратву сменяла в голодуху. Сала б отрезала – и того сто лет, как нет! А эту – на, бери. Да бери живым манером, говорю, не трави душу.

Саша посмотрела на цепочку. Зачем ей? Зачем ей вообще что-то, когда порвана последняя ниточка, связывающая ее с прошлым? В нем растаяли Александрин и Виконт ...Саша и Поль... В настоящем есть только она одна, Александра Шаховская. И ей надо начинать новую жизнь, уже ни на что не надеясь и ни на что не оглядываясь.

Нюрка догнала ее в парадном и насильно вложила в руку цепочку, считая, что ради нее-то и было это посещение:

– Сказала же, забирай, черт тебя дери! На что мне потом по ночам во сне твою перевернутую рожу видеть!