Егоша и маленькие, маленькие бабочки... (СИ)

— Хо-чу.

— Ну тогда тронемся. И имей в виду. Только ради тебя, ведь тоже кое- что нарушаю, — и Ив-Ив сделал знак согнутым указательным пальцем — иди за мной.

Они прошли сквозь все еще безумствующую танцующую толпу и спу­стились на нижнюю палубу. Ив-Ив подошел к борту и глянул вниз, подошел и Егоша — уткнувшись в борт носом, подпрыгивала на волнах небольшая лодка, с борта свисала к ней веревочная лестница.

— Осилишь? — насмешливо спросил Ив-Ив.

Расстояние от нижней палубы гигантского корабля до лодки показалось Егоше совершенно немыслимым. У него даже закружилась голова, и он зажмурился.

— Да ладно, — сказал Ив-Ив и похлопал его по плечу. — Страшного-то ничего нет.

Егоша открыл глаза и опять посмотрел вниз, к его удивлению, лодка ока­залась совсем рядом, так вдруг изменился масштаб. Остро запахло речной водой.

— Давай, — сказал Ив-Ив. — Смелее! — Он перелез через борт и спрыг­нул в лодку. Егоша без труда перебрался за ним. Рядом опять возвышалась громада корабля.

— Устраивайся поудобней, — сказал Ив-Ив и взялся за весла.

То ли Ив-Ив греб очень активно, то ли лодку несло течением, но от корабля они быстро отдалились. Наконец он пропал из вида. Берега реки рас­ширились, пока не исчезли вовсе. Ясное солнечное утро сделалось туманным и серым. Ив-Ив отложил весла, лодка плыла быстро, увлекаемая течением. Туман все больше сгущался.

Егоша наклонился и зачерпнул пригоршню воды — она была холодной, темной и какой-то тяжелой.

— В ваших мифах, заметь, есть здравое зерно, — сказал Ив-Ив.

— Ты хочешь сказать, это Стикс? — спросил Егоша, чуть задохнувшись.

— Конечно. Да как ни называй. — он помолчал немного, прислуши­ваясь. — Вообще я люблю этот переход. Обрати внимание, как тихо.

— Да, — сказал Егоша. — Тихо.

— Когда станет совсем. Уже невмочь, будешь подавать сигнал.

— Какой?

— Я скажу.

Они еще посидели немного. Действительно, было тихо, как вообще не бывает. И в ушах не звенит, и сердце не бьется. Даже собственного дыхания не слышно. Чтобы убедиться в этом, Егоша особенно усиленно задышал, но и этого не услышал. Ему стало страшно, и он умоляюще взглянул на Ив-Ива.

— Теперь вспоминай мать, — сказал Ив-Ив.

Егоша вспомнил мать, какой она была, когда он был маленький, — в туф­лях на высоком каблуке, в светлом веселом платье, с легко взбитыми волоса­ми, радостную и смеющуюся, а потом вспомнил в последние ее месяцы и дни в унылом халате с потухшим взглядом.

На какой-то момент Егоше подумалось, что вот сейчас в лодке появится мать, вернее, — ее скорбная тень (как в фильме об Одиссее) — и примется стенать и жаловаться. И опять испугался. Но случилось иначе.

Раздался легкий шелест, и на край лодки, рядом с Егошей, присела маленькая белая голубка. Егоша не шевелился, боясь ее спугнуть. Голубка глянула на Егошу ясными блестящими глазками, вспорхнула и улетела. Ив-Ив опять взялся за весла, но не взмахнул ими и нескольких раз, как лодка при­стала к выступающим из тумана каменным ступеням, ведущим к большой тяжелой двери, очень старой, с прозеленью и трещинами, без ручки. Ив-Ив подтолкнул Егошу к ступеням:

— Давай. А я пока займусь своими делами.

Пока Егоша поднимался по ступеням, Ив-Ив пристально смотрел ему вслед.

— Предупреждаю, — сказал Ив-Ив, когда Егоша был уже у двери. — Она не одна. Я имею в виду — не с твоим отцом.

— Почему? — удивился Егоша.

— Она так захотела.

Егоша толкнул дверь и очутился на асфальтовой дорожке, шедшей вдоль небольшого садика к знакомому подъезду. Там Егоша жил лет до пяти-шести, а потом еще бывал у бабки с дедом. Судя по желтеющим деревьям, был конец августа или начало сентября. Тепло и мирно. Даже немного припекало. С дет­ской площадки доносились голоса. На первом этаже было открыто окно, и от сквозняка наружу вырывалась легкая кисейная занавеска — как будто кто-то приветственно махал Егоше платком.

Егоша уверенно вошел в подъезд и уже хотел позвонить в знакомую дверь, как дверь распахнулась ему навстречу — перед ним стояла Мать, юная, как на своих школьных фотографиях, в легком ситцевом платье с оборочками.

— Егоша! — воскликнула Мать, обнимая его.

Надо сказать, Егоша испытывал очень странное чувство. С одной стороны, он понимал, что — да, это его мать, и чувствовал при этом какое-то особое тепло, что-то такое детское и комфортное, убаюкивающее, защищающее, успокаиваю­щее, с другой же стороны, она была и не совсем она, просто какая-то девушка, пусть и похожая на Мать, чью фотографию он видел в семейном альбоме.

Мать увлекла его на кухню, усадила за стол, покрытый знакомой яркой клеенкой, а сама села напротив.

— Ты меня осуждаешь? — спросила Мать и почему-то смутилась.

— За что?

— Ты хотел бы, чтобы я была старой?

— Нет, — сказал Егоша. — Не хотел. — Он подумал, что в этих его словах все-таки есть какая-то неправда, и добавил: — Не знаю.

— Ты ожидал, что я буду с твоим отцом? — спросила Мать еще более смущенно.

— Наверное, — сказал Егоша.

— Прости, если это не так, — сказала Мать.

Егошин отец умер лет на семь раньше нее. Егоша не был с ним очень-то близок, а последние годы вообще отдалился. Отец был занят своим, Егоша своим. Конечно, его смерть ранила Егошу, но он довольно быстро с этим справился.

Мать сосредоточенно обводила пальцем узор, выбитый на клеенке. Егоша знал за ней эту привычку во время серьезных и особенно волнующих разго­воров.

— Твой отец — хороший человек, — сказала она, наконец. — Я прожила с ним. хорошую жизнь. Но. в юности я любила другого. Я хочу, чтобы ты меня понял.

— Я. — промямлил Егоша, — хорошо.

— Жизнь у меня была очень странная, — сказала Мать, все водя пальцем по рисунку клеенки. — Я до сих пор многое не поняла. Вначале казалось, что она длинная, такая длинная, большая, как море, а потом все стало так непонятно, все так быстро, раз — и она закончилась. Изменился масштаб. Как-то в больнице, ночью, я все лежала и думала, мне так хорошо думалось, все было ясно и так хорошо, потому что ясно, как будто солнце вышло и все осветило, что не было видно раньше. А наутро я это забыла, все, все свои мысли. Я любила твоего отца.

— Я знаю, — сказал Егоша.

— Но в юности я любила другого. Может, это были разные жизни?

— Может, — сказал Егоша.

— В одной жизни много разных жизней.

— Может. — повторил Егоша.

— Скоро он вернется. Он не должен тебя видеть.

— Я понимаю, — сказал Егоша.

— Никто не должен тебя здесь видеть.

— Хорошо, — сказал Егоша. — Не беспокойся.

Мать проводила его до дверей.

— Я знала, — сказала она. — Я знала, что ты придешь. Ты и раньше при­ходил, когда я тебя ждала. Хоть здесь. это нелепо.

— Да, это нелепо.

— Значит, и так бывает.

— Бывает.

Мать прижала его к себе. Это было так странно, — юная девушка и почти сорокалетний, плотный, крупный такой Егоша. И он был сын, а она была его мать.

— Иди, — сказала Мать. — Не смотри ни на кого. Тебе нельзя. — Она распахнула перед ним дверь и легонько толкнула в спину.

Егоша вышел из подъезда и быстро прошел по асфальтовой дорожке мимо садика и детской площадки — но никакой двери на ее конце не было. Егоша свернул к дому и через арку вышел на улицу. Прохожих там было довольно много, но он шел, наклонив голову и ни на кого не глядя, и у него было такое чувство, что и на него никто не только не смотрит, но и просто не замечает. Так он вышел к реке. Между тем смеркалось, как будто прошел день. По сту­пеням, ведущим от набережной к реке, он спустился к воде и рядом с мостом увидел лодку, в которой сидел Ив-Ив. Вокруг уже сгущался туман.

— Давай, давай! — сказал Ив-Ив. — Быстренько!

Егоша еле успел залезть в лодку — туман сомкнулся над ними. Ив-Ив взялся за весла. Слышался только мерный всплеск воды. Егоша подавленно молчал.

— Там. всегда начало осени? — спросил он вдруг.

— Ну почему. По-всякому, — сказал Ив-Ив с философской невозмути­мостью.