Ассистент клоуна

И тут зазвучала музыка. Зажигательная такая музыка. Сочная. В центр зала, куда свезли на колясках всех этих неподвижных стариков, выскочил похожий на клоуна смешной человечек, стал кривляться и плясать в такт барабанам и флейтам. И все эти люди в колясках, которые, казалось, уже не способны были ни к какой жизни, вдруг задергали головами, зашевелили руками, изобразили подобие улыбок и таким образом тоже включились в веселый праздник. В веселый праздник Жребия. Когда-то давно, в Вавилонском плену, им выпал счастливый жребий, потому что Артаксеркс, царь Вавилонский, пресек кровавые замыслы хитроумного Амана, доверившись своей жене Эсфири и ее дяде Мордехею, и позволил “собраться и стать на защиту жизни своей, истребить, убить и погубить всех сильных в народе и в области, которые во вражде с ними”. И они собрались, истребили, убили и погубили. И заунывный плач на реках Вавилонских обратился в веселый праздник на реках крови. Потому что так выпал жребий.

А сегодня этот жребий выпал мне. Странный жребий. Указ Вавилонского царя Артаксеркса выжил в веках и свалился мне под ноги в больнице на краю выжженной солнцем Галилеи.

А тем временем красивые юные создания в белых передничках начали разносить на подносах печенье. Когда очередь дошла до меня, я увидел, что печенье это странным образом напоминает форму ушей. Оно так и называлось: “Уши Амана”. И мне почему-то неприятно было к нему прикасаться. Потому что в какой-то момент показалось, что уши эти шевелятся.

VIII. На месте преступления

Теперь, когда все закончилось, я, кажется, понял, чего хотел тогда, в юности. Я хотел просто бродить вдоль берега с детства знакомой реки, слушать перезвон листьев пирамидальных тополей, шелест зеленоватой воды в камышах и едва различимый шорох сгущенного, как кисель, воздуха. Я хотел быть гигантским ухом, способным уловить шепот ночного неба. И страшно боялся не разобрать слов.

По ночам я иногда просыпаюсь от стука — это на крышу дома падают яблоки. В этом августе столько яблок, что весь двор завален ими. Давно такого не было. Днем они зелеными зрачками выглядывают из травы, из-под кустов и скамеек, из-за забора. А ночью, почему-то всегда неожиданно, падают с обессиленных веток на крышу, врываясь в зыбкий сон продолжением кошмара.

Это вечера стертый пятак

нагоняет ненужные страхи.

Это яблоки падают так,

словно головы падают с плахи.

И сны беспокойные снятся.

А так — все спокойно. По утрам я беру два ведра и собираю яблоки. В одно ведро бросаю гнилые и побитые, в другое — целые, изнывающие от рвущегося наружу сока. В общем, это не сложно. Работа почти райская: сад, яблоки, тишина. Как будто мир еще не создан. Или уже не создан.

В саду пусто. Зеленое гуляет с красным и белым. Трава шелестит под рябиной, склонившейся над огромными белыми астрами. Секунда мира, покоя и ожидания. Ожидания, в котором надежда стережет страх.

— Ну, что? — вывел меня из оцепенения голос Иванова. — Проснулся? Или уточним: преступник возвращается на место преступления. Классика! Так я и знал. И что мы там искали?

— Ничего, — пробормотал я, приходя в себя и поднимаясь с пола. — Я, кажется, спал.

— Все мы спали. И, как говорится, проспали.

— Ну, уж вы, наверно, не спали, — заметил я, соображая, с какой ноги сигануть в кульбит. — Хотя и проспали.

У Антошки такая теория была: теория кульбита. Он и меня научил. Клоун, говорил Антошка, должен вовремя сигануть в кульбит. Именно так и выражался: сигануть в кульбит. В жизни может происходить все что угодно, но, выйдя на арену, надо сразу “сигать в кульбит”. И все. Ты уже клоун. А с клоуна какой спрос? Правда, у меня все чаще получалось наоборот. На арену выходил — зануда занудой, а уже за кулисами “сигал в кульбит”. И спросу — никакого. Пока.

— Вот тут вы правы, — признался Иванов. — Тут вы очень даже правы. Оперативная работа, знаете ли, спать не дает. Вопросы всякие в голове крутятся. А ответов пока нет. Нет пока ответов — и все тут. Не хотите ли помочь следствию?

— В чем?

— В поисках. Я же вижу, что вы тоже что-то ищете. Или что-то скрываете. Вот и расскажите, что вы там ищете и что скрываете. Облегчите душу. Зачем всю жизнь мучиться? А за это и вам воздастся, и нам, как теперь выражаются, обломится. Мы ведь про вас уже все знаем. — И тут он зашептал: — И про то, как вы ветерана наших органов без штанов на посмешище выставляли. И как над Лениным глумились. И еще кое-что, — добавил он таинственно. Правда, что именно, не сказал.

Это “кое-что” меня и заставило на секунду замереть. Но только на секунду. Потому что о старике полковник явно знать не мог.

— Оперативно! — восхитился я. — У вас что — все на пайке были?

— Не на пайке, а на премиальных. Ну, будем рассказывать?

— А как же! Готов. Мы ведь тоже про вас кое-что знаем. Газеты иногда читали. С чего начать? С банка “Виадук”? Или с громких политических процессов прошлых лет, к которым вы имели непосредственное отношение?

— Прошлое меня не интересует. Его уже нет. Есть настоящее.

— Так и ветеран ваш — тоже прошлое. Для меня. Он, кстати, сам виноват. Нечего было без штанов бегать и лампасами сверкать над унитазом. А за глумление над Лениным теперь ордена дают. Власть-то поменялась.

— Власть никогда не меняется, — отрезал Иванов. — Потому что она — власть. Запомните это хорошенько. И признайтесь, вы ведь все знали?

— Что именно?

— Про эту артисточку. Шашни с ней крутили? Крутили. Наверно, обещали жениться. Потом бросили.

— Куда бросил? В ящик? Где ваша логика, полковник? Все видели, что я ее туда не бросал. Спрашивайте с этого иллюзиониста.

— И спросим. Уже спросили. И не морочьте голову! Вы ее бросили. А она с горя в этот ящик кинулась.

— Стройная версия. И куда она делась? — Поинтересовался я.

— Кто? Версия?

— Артистка эта куда делась?

— Вы меня спрашиваете? Это я вас спрашиваю.

— Нет, это я вас спрашиваю. Вы следопыт — вы и должны знать.

— Интересно вы следственные органы окрестили. Теперь понятно, как вы к нам относитесь.

— Да никак не отношусь. У вас свои проблемы, у меня свои. Вы — сыщик, я — клоун.