Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Теперь времена не те. Теперь Павел Никитич знал отлично, что иной раз важно не столько в брюхо набить, сколько пыль поднять.

— Но опять-таки — ко времени. В полночь же только петухи орут.

Нынче ахнули не только земцы, но и вологодские киты — маслобойщик Волков, винокуры Первушины, мыловар Кусков. Зырянский лесовик Козлов, не спросивши их согласия, в какие-то пять — семь лет вдруг вырос до миллионщика, с нахрапом потеснил их широким плечом, заставил говорить на равных. Видать, и впрямь деловым людям теперь прямой расчет в тайгу лезть, за тяжелый промысел браться засучив рукава. Землю за грудки тряхнуть.

Обед вышел богатый, торжественный. Пили поочередно за собственное здоровье, за процветание ремесел и торговли, за открытие водного пути в Сибирь, очередную идею графа Хвостова и, наконец, за тракт на нефтяную Ухту

Никит-Паш дождался, когда-вокруг занялся беспорядочный, пьяный гомон, и вышел из зала в боковой номер. Освежив голову под умывальником и пригладив пятерней малость растрепавшиеся волосы, он осушил бутылку содовой, а затем, удобно расположившись на кожаном диване, велел пригласить губернского секретаря.

Молодой оборотистый чиновник ничего не мог решить покамест в большом деле, интересовавшем Козлова, однако знал все тонкости земской деятельности и этим был полезен Павлу Никитичу.

Он осторожно притворил за собой дверь и с выражением услужливой готовности остановился у порога. Козлов усмехнулся в бороду. «Образованность выказывает! А заговори о деле — дешевле сотни мимо такого не проедешь! Будто знал, что позовут на разговор: глаза вовсе трезвые, даже на чужой стол не клюнул, ожидая главного….»

— Мне бы ваше имя… как называть, одним словом… — кашлянув, спросил Козлов.

Нет, он не унижался, он знал себе цену и тоже мог блеснуть образованностью. При двух пароходах и тихая речь звучит вполне громко.

— Веретенников моя фамилия, Павел Никитич, Веретенников. Чем могу служить? — стал еще ласковее чиновник.

— Садись, господин секретарь. Дело малое пристигло, — повел правее себя широкой ладонью по дивану Козлов. — Дело важное и, на мой взгляд, обчественное.

Ловко подбросив хвост сюртука, Веретенников бочком присел на краешек дивана. Со вниманием слушал ядреную, толковую речь купца о его желании принять участие в рубке земской дороги. Выслушав до конца, уколол Павла Никитича ласковыми булавочками зрачков.

— Это все я понимаю прекрасно, Павел Никитич, одна-че свою роль в этом деле никак не могу определить. Человек я небольшой… Каковы же ваши намерения?

«Человек ты небольшой, а на кривой не объедешь: словно коряга посередь дороги», — дополнил про себя Козлов и миролюбиво положил руку на плечо секретаря:

— Намерения наши известные: вашу дружбу заслужить. Потому — без друзей да без связи что воз без мази: скрыпит, не гладко, ехать гадко. А?

Веретенников промолчал, а Никит-Паша будто подхлестнула его молчаливая благосклонность.

— Вы мне обскажите, в каком положении нынче дорожный подряд, да посоветуйте, в какое окно стучать надо, а там уж сам дорогу найду. За услугу, будьте покойны, отблагодарю наилучшим образом.

Дипломатическая часть беседы незаметно уступила место делу, а Веретенников понимал его ничуть не хуже просителя.

— Положение весьма трудное, Павел Никитич, — с благородной грустью в голосе сказал он. — Подряд целиком будет отдан дорожному технику Парадысскому. Он дворянин, недавно из столицы и пользуется благосклонностью графа. Его сиятельство, как стало известно, отказался даже от услуг инженера Скрябина. Сами понимаете…

«Шляхтич таки успел пенки снять, — понял Никит-Паш и лишь усмехнулся в ответ. — А, дьявол с ним! На дне гуще!»

— Я потому и заговорил об этом с вами, что шляхтич — он дворянин и не сам пекся о подряде. Можно, надо полагать, обойти?

Веретенников испугался:

— Что вы! Зная крутость графа, об этом даже подумать страшно! И пальцем никто не пошевелит. Сам председатель вряд ли осмелится! Дело явно невыполнимое…

Надолго замолчали. Никит-Паш, трудно вздыхая, потирал пухлой ладошкой засветлившееся колено. Потом поднял на чиновника прищуренные смышленые глаза:

— А что же, по-вашему, следовало бы сделать? Говорите, не тревожьтесь, за мною не пропадало…

В это мгновение скомканная сторублевка как-то нечаянно перекочевала из руки Павла Никитича в скрюченную ладонь губернского секретаря. Опытными пальцами чиновник на ощупь определил достоинство кредитки и не стал далее запираться.

— Дело, дражайший Павел Никитич, вполне вероятное и выгодное, смею утверждать, но только нужен-с подход… Можно поделить подряд. Вам, как представителю местного делового круга, пойдут на уступки. Политика! Важно получить хотя бы четверть подряда. А там, пока дворянин развернется, пройти рубкой как можно больше погонных верст до стыка с ним и застолбить контрольный пикет. Земство будет платить по фактическому обмеру землеустроителями… Я не думаю, что Парадысский до всего этого своим умом дойдет. У дворянства ныне леность какая-то прогрессирует в мозгах. Да и высокое покровительство, к слову сказать, никогда не восполняло недостатка в сообразительности. Не правда ли?

— Что верно, то верно, — согласился Козлов. — Однако с кем же мне далее-то водить коны? И сколько, по вашему мнению, это будет стоить?

Веретенников стал еще серьезнее. Дело шло о репутации его непосредственных начальников, людей, несомненно порядочных во всех отношениях.

— Все будет как нельзя лучше. Дайте мне неделю на хлопоты, и я наилучшим образом подготовлю в земстве мнение… А вам останется начать дело в полуофициальном тоне. Мол, желаю принять участие посильно в наибольшем деле, как человек коренного сословия. Такие речи ныне в цене: верхам приятно, ежели низы черноземным плечиком поддерживают кораблик…

Никит-Паш усмехнулся открыто, дурашливо.

— Само собой! Губернии польза, когда лапотник свой рубль в обчественную казну положит. Однако мне точно знать надо, выгорит ли дело-то.

— Мы деловые люди, Павел Никитич. Успех в большой мере будет зависеть от вас самих. Высокий чиновник блестит, ан в кармане пусто — вы это сами лучше меня знаете… Но больше того, что сами на это дело положили, не давайте. Вот мой совет.

«Умен, бестия, ох умен!» — восторженно думал Козлов. Они расстались добрыми знакомыми. Павлу Никитичу, как он и полагал, на устройство подряда следовало уделить в общей сложности не более пятисот рублей.

Скорое разрешение дела радовало Козлова, денег он не жалел, но каким-то краем души все же позавидовал своему противнику. Парадысский, как видно, и не помышлял о выгодности дела, а оно упало ему в руки само, как золотой орех.

Станислав Парадысский когда-то действительно вращался в кругу так называемой «золотой молодежи» столицы. Он был одним из немногих счастливцев, которым без достаточного состояния удавалось принимать участие во всех кутежах и диких шалостях великовозрастных дитятей, принадлежавших к известным фамилиям и считавших, что весь мир создан только для них, им на забаву и потребу.

Осколок древнего шляхетского рода, давно потерявшего силу, влиятельность и денежное благополучие, он только чудом, благодаря собственной изворотливости и дьявольской настойчивости, проник в эту блестящую среду и занимал там далеко не последнее место.

Однако какой бы изворотливостью ни обладал человек, в этих условиях он непременно должен был располагать немалыми деньгами. А так как в семье денег не было, Стась вынужден был наступить на горло дворянской щепетильности и пойти на участие в различных делах темного свойства.

Парадысский, конечно, не лишен был известной сентиментальности. Потомственной шляхтянке матери он писал цитатами из стихов, читанных в гимназии:

Твой сын живет, чтоб пасть в неравном бое,

Всю горечь мук принять без воскресенья!