Загадка Отилии

Чтобы никто не заподозрил, что у него появились деньги, Стэникэ попросил у Аглае в долг сто лей, но потом удовольствовался половиной и соврал, будто достал остальные где-то в другом месте. Он снял две комнаты около Чишмиджиу. Меблировал их и повесил позолоченную вывеску: «Стэникэ Рациу, адвокат». Он все чаще и чаще отлучался из дома и нередко не приходил даже но­чевать. Однажды Феликс увидел его сияющего, под руку с Джорджетой.

Как-то ночью Стэникэ явился домой совсем поздно. В его уме, разгоряченном выпивкой, носилась давно уже ставшая навязчивой идея разрыва с Олимпией, и в то же время он был полон супружеских вожделений. Олимпия слала, слегка похрапывая, одеяло наполовину сползло с нее. Стэникэ сел на край постели и по-хозяй­ски похлопал рукой по ее жирному плечу. Олимпия вскочила.

—Что это значит? Что ты меня пугаешь среди ночи?

—Дражайшая супруга! — продекламировал Стэникэ. Олимпия повернулась на другой бок, пытаясь снова заснуть.

—В конце концов, — сказал Стэникэ, стараясь ее об­нять, — ты моя подруга, ты моя первая любовь.

—Но скажи на милость, что тебе нужно сейчас, ночью? Поговорить хочется?

—Я любящий, чувствительный муж, — сладким голо­сом начал Стэникэ, пытаясь поцеловать Олимпию.

—Ну тебя! С ума ты сошел, что ли? Не мешай спать! Стэникэ вышел из себя:

—Послушай, доамна. Цель брака — это рождение де­тей, а когда женщина не рожает, она лишается своих прав. Поскольку ты не создаешь мне семьи, не даешь мне воз­можности быть полезным отечеству, обрекаешь на то, чтобы я исчез во мраке забвенья, не имея потомков, которые носили бы мое имя, ты фактически мне не жена. Я чувст­вителен, я добрый человек. Я говорил себе, что, может быть, ты физиологически не способна родить мне сына, но когда ты сделала все возможное и родила сына, которому не суждено было жить, я проникся состраданием, духов­ной любовью к тебе, чистой любовью. Но я вижу, что все бесполезно. Ты в состоянии рожать детей, но уклоняешься от моральных обязательств перед обществом. Я уверен, что ты прибегаешь к медицинским средствам, чтобы вос­препятствовать моим усилиям создать семью. Теперь пе­лена упала с моих глаз. Я все ясно вижу и сумею побо­роть свои чувства. Ты не была моей женой де-факто, и вскоре я сделаю так, что ты не будешь ею и де-юре.

Высказав все это, он вышел, хлопнув дверью. Сонная Олимпия, не разобравшись толком, чего хочет Стэникэ, решила, что он, как обычно, несет всякую чушь, лениво зевнула и погрузилась в глубокий сон. На другой день она удивилась, не увидев Стэникэ. Он не пришел ни к обеду, ни к ужину, не пришел и ночью, не явился и в после­дующие дни. Озабоченная Олимпия побежала к Аглае, спрашивая себя, не случилось ли чего со Стэникэ, кото­рый ушел из дому навеселе. Но Аурика видела его всего лишь час назад, когда совершала свою обычную про­гулку. Ни разу с таким упорством Стэникэ не проявлял своей обиды. Олимпия решила про себя, что все пройдет, и подождала еще несколько дней, но Стэникэ так и не явился. Тогда, встревоженная этим сумасбродством — так она расценивала поведение мужа, — Олимпия отыскала вторую квартиру Стэникэ и захватила его там.

—Что это такое, Стэникэ? Ты что, издеваешься? Столько времени не приходишь домой!

Стэникэ принял почтительную позу:

—Доамна, я вам говорил, что вследствие фактического прекращения нашего сожительства, происшедшего по вашему желанию, я принял меры для легального развода.

—Видно, кто-то тебя подговорил. Иди-ка домой и больше не выкидывай таких номеров.

Но Стэникэ не пожелал сменить гнев на милость, и Олимпия вся в слезах вернулась к Аглае.

—Он что, с ума сошел? — спросила разозленная Аг­лае.— Ему жрать нечего, а он корчит из себя независи­мого! Или ему деньги с неба свалились?

Вскоре от Стэникэ пришло письмо-уведомление сле­дующего содержания:

Уважаемая доамна!

Уведомляю Вас в письменной форме о том, что, как я Вам сообщал уже устно, все связи между нами прекратились. В дальнейшем мы прибегнем к законному разводу. Мотивом является тот факт, что я поставлен в условия, при которых не могу иметь детей, которые сохранили бы мое имя, может быть, в силу Вашей физиологической неспособно­сти (поскольку один ребенок родился нежизнеспо­собным), отягченной злонамеренностью и оскорби­тельными доказательствами отвращения ко мне. К тому же Вы виновны в том, что не последовали за супругом к семейному очагу, поскольку этот очаг давно уже находится на улице... и т. д. В Ваших интересах разрешить этот вопрос без скандала, со­гласием обеих сторон.

С уважением

Стэникэ Р ациу .

—Не повезло мне с детьми, и все тут! — жаловалась Аглае. — Я сама пойду к нему, отвешу оплеуху, чтобы помнил меня. Ну рассердился, но ведь всему есть предел. Может, ты чего-нибудь натворила? Ну ладно, люди ссо­рятся и мирятся. А ты почему с ним не по-хорошему?

—Но, мама, — плача, проговорила Олимпия, у кото­рой текло из глаз и из носа. — Да я ему и полсловечка не сказала, клянусь господом богом, все это свалилось как снег на голову. Я с ним почти никогда не ругалась. На­верно, он завел кого-нибудь, вот и ищет предлог для раз­вода. Его родственники все время подстрекают, чтобы он женился на богатой. Ведь ты их видела! Ездят в колясках, увешаны брильянтами!

Аглае отправилась к Стэникэ.

—- Послушай-ка! Что на тебя нашло? Над нами люди смеются. Мало мне было забот с Симионом, с Тити, с Костаке, теперь это еще на мою шею! Что случилось у вас с Олимпией? Скажи мне!

—Я объяснил все, что нужно было объяснить.

—Чепуха! Если Олимпия тебе в чем поперечила, оби­дела, расскажи, чтобы и я и она знали. Люди все забы­вают, нельзя же без конца злобу на сердце держать. Где же твоя признательность? Сколько времени никто, кроме меня, тебя не поддерживал. Я кормила тебя, давала кар­манные деньги, дом отдала. Ты получал все, что тебе было нужно, больше чем мой собственный ребенок, ведь дохо­дов-то у тебя никаких не было. А теперь, когда, видно, завелись деньжонки, ты платишь мне черной неблагодар­ностью.

Стэникэ принял благородную позу.

—Доамна, никто, больше чем я, не питает к вам при­знательности. Я знаю все, что вы для меня сделали, и ни от чего не отрекаюсь. Во мне происходят мучительная борьба между чувством и долгом. Чувство толкает меня к той, которая была мне супругой, и к вам, которая была для меня матерью, но долг перед обществом побуждает меня искать счастье отцовства, потерянного мною со смертью Релу. К вам я сохраню вечную признательность, а к Олимпии уважение, надлежащее женщине, которая была мне дорога. Но не настаивайте, не пытайтесь вос­пользоваться моей слабостью. Вы сами должны были бы поддержать меня в том, что я делаю.

Аглае вышла из терпенья:

—Чтобы я понуждала тебя бросить Олимпию, после того как я приняла тебя, оборванца?

—Доамна! — благородно протестовал Стэникэ.

—Бандит!

Аглае и Олимпия посоветовались с адвокатом. Тот сказал им:

—Несомненно, доамна права, муж только ищет предлог для развода. Выдвигаемые им мотивы несерьезны, в особенности потому, что их нельзя проконтролировать. Но чего вы добьетесь? Самое большее — того, что про­цесс будет решен в вашу пользу, ибо без суда здесь не обойтись. Но ведь вы не сможете жить с человеком, ре­шившим развестись, он все время будет искать повод к ссоре. Поэтому, вместо того чтобы навлекать на себя еще большие неприятности, лучше уж согласиться. Дру­гого пристойного пути я не вижу.

Доброжелательство адвоката было вне сомнений, и Олимпия решила согласиться на развод. Радость Стэникэ была так велика, что он, растроганный попросил разрешения зайти последний раз, чтобы попрощаться с теми, кто был ему матерью и дорогой супругой. Ему от­ветили, что его вышвырнут за дверь с помощью полицей­ского, и это дало Стэникэ повод почувствовать себя жертвой.

Стэникэ стал одеваться все более модно и как-то, вы­просив у родственников коляску, гордо проехал несколько раз по улице Антим.

Феликс все ждал, что Отилия скажет, что же им дальше делать, но девушка по-прежнему молчала. Он считал неделикатным самому заводить разговор теперь, когда ее горе было еще так свежо. Отилия сидела запер­шись в своей комнате и, казалось, скучала. Ей было про­тивно выходить в город одетой в черное, но одеться иначе мешало предубеждение, что она совершит нехороший по­ступок. Однажды она спустилась вниз и тронула кла­виши рояля, но первая же нота испугала ее своим эхом, и она закрыла крышку. Сидя на софе в своей комнате, она часами перебирала безделушки, раскладывала их. Как-то раз Отилия вошла к Феликсу со своей фотогра­фией, сделанной в Париже.