Наследники

Аркадий не успел ответить, как в вагончик вошел Зайкин, за ним еще двое бригадиров. Скоро здесь уже стало совсем тесно. Бригадиры слушали, как Мишутин препирался с Удальцовым, потом тоже включились в спор. Аркадию, наконец, это надоело, и он, встав из-за своего маленького скрипучего стола, разрубая ребром ладони воздух, решительно заявил:

— Одним словом, дорогие товарищи, так. За технику безопасности отвечаю я. Прошу это помнить. И потому разговор этот давайте прекратим. Кроме того, есть приказ начальника стройки.

— Правильно, есть такой приказ, — послышался голос Данилина.

Они с Быстровым протискивались от двери к столу Удальцова, выискивая свободное место.

— Так почему же приказ не выполнен? Почему не прекращены работы? — Данилин обращался к Удальцову, и в голосе слышалось недовольство.

— Ваше указание объявлено, но вот товарищи, — Удальцов показал на бригадиров, — возражают.

— А знают ли товарищи, что на улице более тридцати? А скоро будет еще больше?

Послышались голоса:

— Знаем…

— На себе испытали.

— Тогда в чем же дело? — голос Данилина прозвучал уже строго, требовательно. — Мы с вами за людей отвечаем, надо понимать.

— А почему это вы, Владислав Николаевич, нас в недоумки произвели? Почему считаете, что не понимаем? — Мишутин теперь наступал на Данилина.

— Мы не из боязливых, — послышался голос Зайкина.

— После кабинета оно, конечно, холодновато, — послышался чей-то насмешливый голос.

Данилин не ответил, только исподлобья посмотрел в ту сторону, откуда послышались эти слова. Затем суховато, сдержанно проговорил:

— Мы не имеем права рисковать.

Но Мишутин был неумолим:

— С умом надо дела делать, начальник. С умом. Тогда и риску не будет. Перерывы делать почаще. Одежду теплую подбросить.

И опять раздались голоса в его поддержку:

— Правильно. Резонно говорит Тимофеевич.

Быстров видел, что настроение у бригадиров непримиримое. Приказу, конечно, подчинятся, но не убеждены, что это нужно. Своих людей они знали, были уверены, что могут потягаться со стужей.

А Мишутин шел к столу, чтобы продолжать спор. Удальцов вопросительно посмотрел на Быстрова.

— Пусть выскажется. Да и другим, кто захочет, дай слово.

Все знали: Мишутин выступает толково, содержательно, но порой длинновато. И потому сейчас, когда Ефим Тимофеевич пробрался к столу, кто-то крикнул:

— Ефим, ты того, не очень томи!

— Да, да. Политику сегодня не вкручивай.

Мишутин недовольно огляделся, выдохнул:

— А я уже все сказал. Подошел-то сюда, чтобы начальство лучше слышало. Наша бригада, как известно, не на тихом местечке стоит. На северном склоне ветряга такой, что порой на ногах трудно удержаться. Но ребята мне поручили сказать: с работы уходить пока не собираются.

Его раскатистый бас заполнил всю комнату и, казалось, висел в ней, как что-то осязаемое.

Мишутин помолчал и, сумрачно глядя на Данилина и Удальцова, закончил:

— А ответственность? Ну что же, ответственность мы берем на себя. С вас же спрос другой: может, валенки в складах есть? Полушубки? Рукавицы теплые? Вот это бы тут пригодилось.

Быстров наклонился к Данилину, пряча улыбку, вполголоса сказал:

— Придется уступать, а? Заставить их подчиняться приказу, конечно, можно. Только нужно ли? Молодые кости не так быстро мерзнут. А вот одеть ребят надо. Как у нас с теплой спецодеждой?

Данилин и сам думал об этом. Хлопнув широкой ладонью по столу, объявил:

— Ладно, леший с вами. Работайте. Но… только добровольцы. Кто захочет. И еще одно: через каждый час — обогрев.

Зайкин с хитроватой усмешкой спросил:

— Обогрев — это что?

— Как что? — удивился Данилин. — Обогрев есть обогрев. Перерыв — и в теплушку.

Костя смиренно протянул:

— Понятно. А я думал, вы нам согревающую норму установите. Хотя бы граммов по пятьдесят. А еще лучше — по сто.

Под смех и веселые восклицания Данилин проговорил:

— Тогда и я к вам на трассу переберусь.

Через несколько минут Данилин кричал в трубку:

— Богдашкин? Сколько у нас валенок? А полушубков? Теплых рукавиц? Так вот, все запасы вертолетом на трассу. Никаких резервов — всё в бригады. Нет, нет, не вечером, а немедленно…

Глава XXXI. Орленок, Орленок…

Пронизывающий ледяной ветер как иглами колол руки, лица, забивался под одежду, затруднял дыхание. Снег, иссушенный и скованный морозами, отливал синевой. Казалось, еще немного, и не выдержат люди. Машины уже не выдерживали. Застывало масло в картерах, твердели, будто чугунными становились, резиновые амортизаторы, подшипники транспортеров в загустевшей смазке летели один за другим. Отказали и отбойные молотки, этот надежный, проверенный строителями инструмент. Началось в бригаде Зайкина. Один из молотков, захлебнувшись в пулеметной трескотне, вдруг умолк. Паренек лихорадочно тряс его, вертел и так и эдак, включал и выключал пусковую кнопку, но молоток молчал.

Подошел Костя. Взяв молоток в руки, снял головку, заглянул внутрь.

— Работать не будет.

— В чем дело?

— Промерзло все, сальник застыл. Да, не выдерживает техника…

Молотки продолжали выходить из строя. К вечеру на всем участке работало, наверное, не более двух-трех молотков. Как-то одиноко, сиротливо раздавалась их трель.

Опять пошли в ход ломы, запылали костры. Ребята не замечали времени. Удальцов строго-настрого наказал бригадирам наблюдать за ребятами. Начинают белеть уши, щеки или нос — немедленно принимать меры. Через каждый час раздавался сигнал — гудящие удары молотка о кусок подвешенного на столбе рельса, и бригады разбегались, чтобы обогреться.

Замечательны были эти недолгие перерывы. В старые автобусы, пригнанные сюда, как стукнули холода, собиралось столько народу, что негде было повернуться. Кто согревал руки у железной печки-времянки, кто оттирал приятелю нос или щеку, кто менял в валенке истертые газеты. Толкались, шутили, жадно затягивались горьким папиросным дымом.

Обедали здесь же. Каким чудодейственно вкусным был горячий картофельный суп, какое наслаждение доставляли котлеты! А уж о горячем, обжигающем кофе со сгущенным молоком и говорить нечего.

Дня через три после встречи с бригадирами в конторе участка Данилин вызвал Удальцова к телефону.

— Ну как, сколько комсомольцев поморозил? — будто весело, но тревожно спросил он.

— Обмороженных нет, Владислав Николаевич.

— А настроение?

— Лучше не бывает.

И все же Данилин велел пригласить к себе заведующего поликлиникой. Медянская была в отъезде, ее замещал доктор Ярошевич. Протирая вспотевшие очки, доктор торопливо вошел в кабинет Данилина.

— Что с начальником стройки? Ну-ка, посмотрим, посмотрим, — проговорил он, раскрывая саквояж.

Данилин остановил его.

— Нет-нет, я звал вас совсем по другому поводу. Вы знаете, что на трассе у нас работы не прекращены?

— Как это не прекращены? При такой температуре? Есть же ваш приказ.

— Да-да, приказ есть, он действует, и стройка, к сожалению, не работает. Но комсомольский отряд на трассе приказу не подчинился. Что я могу сделать? — полушутливо развел руками Данилин. — Поэтому к вам просьба: взять этот объект под особое наблюдение. Отправляйтесь туда, строжайше следите, чтобы не поморозились люди, оказывайте в случае чего немедленную помощь.

— Это мой долг, Владислав Николаевич, и я, разумеется, сделаю все возможное. Но неужели они работают? Ведь тридцать градусов! Невероятно! Сейчас же отправляюсь туда.

Удальцов, узнав о приезде Ярошевича, неопределенно улыбнулся. Но встретил приветливо, устроил его в одной из теплушек и даже вывеску соорудил: «Медпомощь». Ярошевич просидел в своей штаб-квартире целый день, тщетно дожидаясь пациентов. То же произошло и назавтра.

Он подошел к Удальцову.

— В чем дело, товарищ Удальцов?

— Вы о чем, Глеб Иванович?

— То есть как о чем? Оторвали от работы, заставили сидеть в этой дыре, а я за два дня не принял ни одного посетителя!