Сватовство

За рекой ходила в лугах запряженная в одноколку лошадь. Пустые фляги перекатывались в телеге с боку на бок.

Тишиха тоже охнула: лошадь могла залететь в зыбун — в полежаевских лугах через каждые двадцать шагов болотистые трясины. Для запряженной лошади страшнее лугов и места нельзя сыскать.

— Ой, опять молоковоз сшибаловкой занимается…

— Чем, чем? — не поняла Фаина Борисовна.

— Чем же еще? Водку хлещет. Лошадь-то, бедная, оголодала, наверно, стояла-стояла привязанная к углу, да не выдержала, оторвалась.

— А почему сшибаловкой? — недоумевала Фаина Борисовна.

— Да как не сшибаловкой-то? Весь пропился, теперь только и ждет, кто угостит. На чужие сшибает.

Не любила Тишиха Петьку-молоковоза. Ой, не любила. Про таких говорят, что у них память совсем отшибло, где пообедали, туда и ужинать идут. Бывало, постучит Петька-молоковоз в окошко: «Тихоновна, опохмелиться нет ли?» А не откажешь: потом его же и будешь умолять, чтобы дров привез. А ведь с паразитом давно расчет сделан, на прошлой неделе свалил у ограды воз осинника, так сразу же и заткнула горло бутылкой; весной привозил березовые дрова — так тоже деньгами не взял: «Нет, нет, — говорит, — ничего не надо», а от бутылки не отказался. Вот повышали цены на водку, говорили: мужики меньше пить станут. А им чего меньше-то пить? Повышение-то сказалось на старухах, а не на пьяницах. Раньше, до повышения, по бутылке за воз брали и теперь по бутылке. Так мало того, уж пообедали бы вроде давно у тебя, а еще и ужинать не один раз забредут. Хорошо, что в Полежаеве Мишка с Кирей есть.

— Тихоновна, ты с этим оглоедом больше не связывайся, — посоветовал как-то Мишка. — Мы с Кирей силосование закончим — прямо ко крыльцу тебе полную тракторную тележку хорошей березы подкатим.

Это бы, конечно, все так. Не по один год они выручали ее дровами. Дак от людей стыдно: не берут, собаки, за помощь ничего — ни «натурой», ни деньгами. А ведь не сыновья. Да и своей работы у них по горло.

У того-то охломона, у Петьки, от безделья губы блином обвисли. Пусть хоть с чужими дровами поразомнется немного. Тишиха с сумой не пойдет, если откупится от него поллитровкой.

Тишиха сплюнула:

— Работают как маленькие, а пьют как большие.

Степаха уже перебежала по мосту через реку, свернула в луга. Раза два, перебираясь с кочки на кочку, оступилась, вывозив сапоги в торфяной жиже, — да хорошо хоть не утопила совсем их.

Она поймала лошадь за узду, повела ее на пригорок. Фляги, перекатываясь, загремели.

— Боевая старушка, — восхищенно сказала Фаина Борисовна.

— А вашего председателя сельсовета родная бабушка, — засмеялась Тишиха. — Мишки-то Некипелова, который вас на сенокос отправлял, — и горделиво протянула: — По-о-роду видать. И Мишка на работе ни перед чем не постоит. Такой же ухватистый.

— Хулиган он, — нахмурилась Фаина Борисовна.

— Ой нет, — не согласилась Тишиха. — Когда ему фулиганить-то? Его ведь ночь угнала и ночь пригнала: я печку встаю затоплять — а у него уж под окошком трактор регочет; вечером я уж спать легла — он только с работы едет, от трактора в рамах стекла дрожат… Не-ет, Мишка не фулиган. Он веселый — вот это правда.

Степаха уже вывернула на проселочную дорогу, поднялась на мост и, держась левой рукой за передок, правой раскрутила над головой вожжи:

— А ну, залетная!

Лошадь сбежала с моста впритрус.

— Нет, не фулиган Мишка. Он у нас настырно работает, — не успокаивалась Тишиха. — Они с Кирей-Обабком… с бригадиром-то вашим, — опять засмеявшись, подоткнула она под бок Фаину Борисовну, — с доски Почета не сходят. Лю-ю-ты до работы…

— Я о работе ничего не говорю, — сказала Фаина Борисовна. — Я имею в виду поведенье.

— А что поведенье? — еще больше обиделась за ребят Тишиха. — И поведенье хорошее. Выпивать зря не выпивают, не матюгаются.

Фаина Борисовна поджала губы.

Тишиха перевесила косу с одного плеча на другое:

— Это уж они с вами-то раздухарились, — заулыбалась она. — Ну так еще бы: такие девки приехали. На ранешних бы ребят нарвались, так они бы попусту-то молоть языками не стали, а раз-два — и пощупали бы вас…

Фаина Борисовна возмущенно покраснела, хотела чего-то сказать, но подъехала на телеге Степаха.

— Тпру, — остановила Степаха лошадь и повернулась к Фаине Борисовне: — Девки, приходите вечером ко мне ужинать… Я вон там за сельсоветом живу, второй дом налево.

— Они твоего внука боятся, — сказала Тишиха.

— Да его уж и след простыл… Силосуют на Межакове хуторе. Дай бог, если в полночь домой заявится… Приходите, у меня мяса нажарено.

Фаина Борисовна не успела сказать «спасибо», как к ней потянулась здороваться хуторская Огрёша. Тишиха и не заметила, когда Огрёша подкатилась к ним. На локте у нее висела сумка с двумя буханками хлеба — из магазина бежит.

— И ко мне приходи, — пригласила Огрёша Фаину Борисовну. — У меня тоже в печке мясо томится.

Фаина Борисовна растерянно кивала бабам:

— Да, да, спасибо.

Степаха взмахнула вожжами, поехала на конюшню выпрягать лошадь:

— Дак вечером жду…

Бидончик оттянул Фаине Борисовне руки.

— Я, пожалуй, пойду, — замялась она.

— Иди, иди, милушко, — отпустила ее Тишиха.

И едва Фаина Борисовна отошла от старух, Огрёша хуторская наклонилась к Тишихе и спросила шепотом:

— Это что за девка? Чего-то признать не могу.

— Дак ты же в гости ее звала…

— Ну, Степаха-то ведь тоже звала…

Тишиха расхохоталась: она уж было подумала, что Огрёша успела записаться у ее постояльцев.

— Экспедичия это, — доверительно пояснила Тишиха. — За языком приехала.

Огрёша виновато заморгала ресницами:

— А чей язык-от?

— Да наш.

— Ой, господи, дак чего они с им делать-то будут? — все еще не понимая, о чем идет речь, засмеялась Огрёша.

— Да не солить же! — рассердилась Тишиха. — Про жизнь записывают, кто как расскажет.

Огрёша удивленно качнула головой.

— Гли-ко, и про нас вспомнили. — Радостные морщинки залучились у нее под глазами. — Ой, ведь у меня есть чего про жизнь рассказать… Ты видела ли, сколь у меня на заборке Почетных грамот наклеено? Ой, мне ведь и медаль первой вручали. Еще значок какой-то из Вологды привозили — три года ни один теленок не умер, падежа не было.

— Да они не про работу спрашивают, — поправила Огрёшу Тишиха. — Они про жизнь.

— Ой, дак, какая это жизнь без роботы? — удивилась Огрёша. — Я про роботу только и помню.

7

— Вот еще одна славутница, — представила Тишиха своим квартиранткам хуторскую Огрёшу. — Сорокина Аграфена Матвеевна.

Огрёша кивала головой: да, да, мол, Сорокина Аграфена Матвеевна, все правильно. Она села к столу на лавку.

— Вот ее записать-то, — продолжала Тишиха. — Ой, много переживаний у нее было.

— Да, да, — согласилась Огрёша и без всякого предложения со стороны Фаины Борисовны сказала: — Не знаю, откудова и начать: как в девках жила, али с колхозу.

Фаина Борисовна выдернула с подоконника свой блокнотик. И Лариска с Надей тоже настропалились.

— Ну, давайте немного скажу, как в девках жила — решила Огрёша. Она уложила руки на колени, но там им было, видно, неловко, и она спустила их к полу. — Мозжат, — вздохнула Огрёша. — У меня пальцы всякую непогодь знают: видно, опять погода сомнется…

Пальцы у Огрёши были пухлые, как коровьи соски, только соски розовые, нежные, а у нее хоть и розовые, да все в трещинах.

— Ты, Огрёша, сколько лет в доярках-то ходила? — спросила Тишиха.

— А с самого колхозу, — похвалилась Огрёша. — С тридчеть второва году… — Она улыбнулась воспоминаниям. — Ой, я ведь долго роботала! Из доярок-то выстала уж старухой… Семилетку объявили как раз… Дак я уж семилетку-то не дотянула, сил не хватило, а через пятилетки прошла через все, от первой и то захватила хвостик…

— Так сколько же вы на ферме работали? — уточнила Фаина Борисовна.