Наследники

— Почему же не доводилось? — ответил Хомяков чуть снисходительно. — Трудились, представление имеем.

— А в Каменске бывали?

Хомяков махнул рукой:

— Дыра. — Потом бодро добавил: — Но ничего. Мы их там расшевелим. Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда в Стране Советов такие люди есть…

Зарубин заинтересованно слушал, а Валерий продолжал:

— Главное, чтобы начальство поняло сразу, с кем имеет дело. Мне в комитете очень настойчиво объясняли, что не за галушками посылают. То есть на трудности ориентировали. Согласен, не за галушками. Но и не на съедение комарам и мухам. Завод строить едем, гигант. Стройка-то на всю страну греметь должна. А что из этого следует? А то, что нам обязаны создать соответствующие условия.

— Ну, поначалу-то, возможно, хлебнуть кое-чего придется. Не без этого, — возразил Зарубин.

— Что касается нас, то на первый, организационный, так сказать, период мы от случайностей застрахованы. Кое-что имеем. — Валерий показал на тюки и свертки. — И одежонка, и спальные принадлежности, и съестное.

— Да вы, оказывается, всерьез готовились.

— А то как же?

Борис торопливо, скороговоркой стал объяснять:

— Валерий их, наших начальников-то, так растряс, так растряс. «Мы, — говорит, — не куда-нибудь едем, не на курорт и не в турпоход, а на „Химстрой“. Это вам не в теплых кабинетах отсиживаться. Там будут и трудности и лишения». Ну и, конечно, не устояли они. Раскошелились.

— И музыка, — Виктор указал на гитару, — тоже от добрых хозяйственников?

Хомяков снисходительно улыбнулся.

— Нет. Собственность. Подарки были на другом уровне. Толя, продемонстрируй.

Толя бросился раскрывать свой чемодан и вытащил оттуда новенький, в кожаном чехле транзисторный приемник. Вертя его в руках, объяснил:

— У Боба такой же. А Валерий магнитофон отхватил. На транзисторах. Первого класса.

— Ничего вещица. Хотел с собой взять, да опаска взяла — сопрут еще.

Видя, что вокруг собралась уже порядочная толпа ребят, с любопытством слушающих их разговор, Хомяков взял гитару, ловко прошелся по струнам и, закатив глаза, минорно, со вздохом запел:

Всю ночь кричали петухи

И шеями мотали,

Как будто новые стихи

Кому-то вслух читали.

Толя и Борис не очень громко, чтобы не забивать «шефа», подтягивали ему.

Виктор посмотрел на живописную тройку и улыбнулся. Они сами, особенно Борис и Толя, были удивительно похожи на молодых, не оперившихся еще петухов.

Ребята, столпившиеся вокруг, слушали не перебивая. А Валерий, поощренный вниманием, старался вовсю, одна песня сменяла другую.

Зарубин слушал и думал о своем. Все-таки здорово получилось, что он едет на «Химстрой». Предстоит, безусловно, до чертиков интересная жизнь. Смотри, какие ребята кругом! Даже эти трое… Хоть и чудные немного… Всерьез едут, не то что он с немудрящим чемоданчиком да кое с каким бельишком. «Ну да ничего, как-нибудь выкручусь», — подумал Виктор и стал внимательно прислушиваться к песне. А те уже тянули что-то другое, новое и тоже такое, чего Виктору пока слышать не доводилось.

Наверное, это были хорошие песни, но не подходили они к душевному настрою ребят, заполнивших вагон. И потому толпа любопытных около Валерия Хомякова и его друзей стала таять. А скоро в другом конце вагона кто-то задорно и весело затянул:

Ветер летит полями,

Светят поля огнями,

Эти огни мы сами

Нашим трудом зажгли.

Так нам сердце велело,

Завещали друзья…

Комсомольское слово,

Комсомольское дело,

Комсомольская совесть моя!

…Валерий Хомяков ничуть не преувеличивал, когда сказал Зарубину, что поехал на «Химстрой» сам, по личному желанию. Дело обстояло действительно так.

НИИ, где работал Валерий, был известный и уважаемый институт. И хотя о нем не очень распространялась печать, все знали, однако, что делают там серьезные вещи. И люди здесь работали серьезные, понимающие толк не только в мудреных лабиринтах кибернетики и электроники, но и в нюансах человеческой психологии. Они довольно быстро раскусили конструктора Валерия Хомякова. Первым шагом к этому послужило пространное объяснение Хомякова, почему он недоучился в МВТУ, ушел, не дотянув четвертого курса: «Профессура — одни ретрограды, глушат самостоятельную мысль». Руководитель отдела, куда поступил Валерий, усмехнулся, но опровергать столь оригинальное объяснение не стал. Рекомендации у парня были более чем солидные. Пусть работает — посмотрим. Однако самостоятельную свою деятельность Валерий начал с того, что сделал одну «левую» работу, а задание руководителя группы подзапустил. Оно же, как на грех, оказалось срочным. Начальник отдела говорил с ним сухо, но пока что еще терпеливо: «Вы, дорогой коллега, поставили нас в довольно-таки затруднительное положение. И я должен, обязан вас наказать. Даже уволить. Но я не буду делать этого. С самостоятельной разработки узла, однако, вынужден вас перевести».

Поразмыслить бы Валерию над этим случаем, «взяться за ум», как строго посоветовали ему ребята из комитета комсомола. Да куда там… «Ведь, в сущности, что они советуют? — думал Валерий. — Пойти с повинной к начальнику отдела, этому сухарю? Он да и другие здесь такие же консерваторы да ретрограды, что и в МВТУ. Нет уж, извините. Не на того напали. Пусть сами вызовут и признают, что так со мной, Хомяковым, поступать нельзя».

Самоуверенность Валерия зиждилась на поддержке некоторых его знакомых. В бой за Валерия поспешили вступить скульптор Бесфамильный, писатель Корниловский, академик Ознобин. В своих посланиях институту они горячо утверждали, что Хомяков удивительно талантливый юноша, перспективный, с большими потенциальными возможностями и потому заслуживает особого к себе отношения. Но «консерваторы и ретрограды» из НИИ не вняли этим просьбам. Звонки и письма заступников не возымели действия. Решение приняли твердое — пусть поработает в копировальном бюро, а там посмотрим.

Узнав об этом, Валерий просто вышел из себя. «Копировать чужие чертежи? Быть на побегушках? Да ни в жизнь!» — шумел он в комитете. Кстати, там-то он и услышал впервые, что начался отбор комсомольцев на «Химстрой». Валерия охватило отчаянное желание поразить всех, одним махом доказать, как в нем ошибались институтские руководители. Он потребовал, чтобы его послали в Каменск. В комитете сначала и слушать не хотели. Но отбиться от Валерия Хомякова оказалось не так-то просто. Опять начались звонки и в комитет, и в партком, и в дирекцию института. Почему зажимаете парня? Работник не очень важный? Ну, не нашел пока себя, с кем такого не бывает? Раз хочет попробовать силы на таком трудном, боевом участке, почему не дать ему возможность?

Теперь в институте уже не устояли, сдались.

Несколько дней Валерий ходил торжественный и важный, всем своим видом давая понять, что вот не кто-нибудь другой, а именно он, Хомяков, едет куда-то в тартарары, где будут бог весть какие испытания. «Но ничего, мы не хлюпики, мы выдержим, — небрежно бросал он в разговорах, — по теплым кабинетикам да уютным лабораториям плакать не будем». И хотя Каменск находится всего в нескольких часах езды от Москвы, это ничуть не умаляло в глазах Валерия Хомякова его подвига.

Вместе с ним решили ехать и двое его дружков — Борис Лагутенко и Анатолий Кочергин.

Правда, в глубине души и тот и другой побаивались неизвестности, того, что им предстоит. И пожалуй, мысленно были согласны с теми сомнениями, что им высказывались многими: «Что вам-то на „Химстрое“, таким птенцам?» Но Валерий взял их мертвой хваткой. Он рисовал картины, одну заманчивее другой, обещал возврат в Москву, в НИИ, с таким невиданным триумфом, что юноши не устояли. И вот они в пути. За окнами мелькают мокрые от только что сошедших снегов поля и перелески, подмосковные поселки и города. Белесовато-голубое небо, расчерченное проводами электролиний, выглядит уже по-весеннему приветливым.