Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959

Она раскрыла мою ладонь и положила к себе на колени.

— Господи, — сморщилась она, — какие ужасные руки! Что вы сними сделали?

Обработанная йодом рана была похожа на сгусток запекшейся крови. Я не искал оправданий.

— Да это пустяки, — сказал я.

— Я бы так не сказала!

Она вскочила и всплеснула руками.

— Скажите, вы обманули меня?

— Обманул?

— Вы не профессор! Вы просто какой-нибудь шофер, или рабочий, или что-то в этом духе!

— Ну и что из этого?

— Что из этого?! Посмотрите на свои руки! Посмотрите на свою замызганную куртку! Вы не профессор! Вы врун! Вот вы кто такой! Грязный врун!

Она почти дошла до крика. В глазах появились слезы. Я стоял, проглотивши язык, однако если бы мы были наедине, я наверняка искалечил бы ее. Я глупо вылупился на свой вскрытый волдырь и постарался улыбнуться. Многие поглядывали в нашу сторону. Я заметил пожилую женщину в очках, она смеялась. Что ты смеешься, подумал я, ты — ветхая авоська с костями. Затем я попытался подыскать литературные выражения для разрешения сложившейся ситуации, но кроме как «кулаком в лоб или по зубам» в голову ничего не приходило. Как-то сам собой родился сюжет рассказа, где мужчина убивает женщину, и я очень пожалел о том, что у меня под рукой не оказалось блокнота, чтобы записать его. Я решил, что если я хочу, чтобы воспоминания об этом инциденте остались хотя бы нейтральными, я должен сейчас же встать и отхлестать эту девицу по щекам. Но вместо этого я промямлил:

— Я очень сожалею, извините, мне, правда…

— «Я очень… правда… извините!» Ты гнусный врун! Вот это правда!

Господи, подумал я, это, видимо, единственное обвинение, которое она в состоянии сформулировать.

Ее правая рука оторвалась от бедра, и тыльная сторона ладони припечаталась к моей щеке. Удар был хлестким и болезненным.

Я вскочил с твердым намерением тут же сбить ее с ног. Но вместо этого взял и… зафиксировал в памяти фразу: «Она выбросила вперед руку, он почувствовал острую боль под глазом и осел на пол».

Бормоча ругательства и бросая косые взгляды на изумленную публику, я сел на место. Девица скрылась в толпе.

Неожиданно я подумал о Ницше, Кэйбелле, Натане, Льюисе, Андерсоне и многих других. Будь проклят Ницше! Будь проклят великий Менкен! Будь проклят Кэйбелл! Будь проклята вся эта божественная компания! Я должен был разорвать эту мегеру на куски. Что такого с моими руками?! Будь проклят мой отец. Будь проклята моя мать. Будь я сам проклят! Почему я не ударил ее? Почему не угробил ее? Будь выше этого… ох, Ницше, да пошел ты! Ради Христа — оставьте вы меня все в покое хоть на минуту! Концепции добра и зла годятся только вообще. Все хорошо, что проистекает от силы, власти, здоровья, счастья и трепета пред величием. Что он имел в виду под трепетом? Вовсе не ужас. Нет, он имел в виду благоговение. Я должен был убить ее. Юрген на самом деле чертовски умный парень. По крайней мере, она хоть поверила, что я — профессор. Я должен был назвать ее ничтожной невеждой, хотя бы.

Определение Эверетом Дином Мартином образованного человека просто прекрасно. Сексуальное равноправие — вещь неоспоримая, но мне-то какого дьявола с ним делать? Ницше говорит, что в самой противоположности полов заключается их антагонизм. Как бы я хотел подержать еще хотя бы пару минут ее руку в своей. Надо идти домой. Я должен написать семьсот слов и прочитать пятьдесят страниц.

Я подошел к фонтанчику у входа и заказал чашку быстрорастворимого кофе. Официантка не отходила от меня, пока я не положил свои обычные три ложки сахара.

— В следующий раз, — сказала она, — я налью вам кофе в сахарницу. Это сбережет вашу энергию.

— Ваши познания в области физики просто никуда не годны, — ответил я. — Разве вы не знаете, что энергия бесследно не исчезает?

— Хитрожопый, да?

— Нет, я просто чертовски умный парень.

Целовать человека, целовать и целовать, и вдруг, увидев, что у него руки в мозолях, — оскорбиться. Это как раз в духе «Американского Кредо». Она просто трусливая тварь, христианка. Ее место в монастырской келье. Сестра Эзелберт в женском монастыре в Вайоминге молится за меня. Пол Рейнерт и Дэн Кэмпбел заделались послушниками в Сент-Луисе. Иезуитство это все. Будь прокляты все эти верования! Я должен укрепиться в своем неверии! Должен быть издан антирелигиозный закон! Уильям Дж. Брайен был негодяем. И какие ужасные книги он писал. Надо пойти домой и все прочитать. Я должен был убить ее! Что говорил Юрген? Случалось ли с ним что-либо подобное? Я никогда не смогу писать, как Кэйбелл. Скучный, застенчивый, слащавый писака. Моя мать не спит, ждет меня. Какого дьявола? Что, я сам не смогу позаботиться о себе? Когда-нибудь я низвергну этот миф о женщинах. Может быть, будь я джентльменом, она бы сейчас шла со мной бок о бок. Может быть, будь я джентльменом, я мог бы повалить ее тут же на холодный песок. Ха! Вот иду, разглагольствую, как Юрген. Великолепно. Надо идти домой и писать.

Я повернул и увидел Эдди. На лбу у него блестели капельки пота, а по сиянию глаз можно было сразу догадаться, что вечер для него сложился удачно.

— Господи, Боже мой! — воскликнул он. — Где ты пропадал?! Я ищу тебя уже весь вечер!

— Да там-сям.

— Я все облазил!

— Ну что, домой?

— Домой?! Да ты что! У меня кой-чего схвачено! Кой-чего вкусненького!

— Нет, с меня хватит этих тварей.

— Каких тварей?

— Женщин.

— Ой, книжек начитался, да?

— Я был очень близок к успешному завершению вечера, — сказал я.

— Да?

Я рассказал ему о моей профессорской интермедии.

— Да ты просто олух! Я бы уничтожил эту мадмуазель! Давай, пошли! — сказал он с нетерпением.

Я заплатил за кофе.

— Куда?

— Есть место, мальчик.

— Нет, мне надо домой. Завтра трудный день.

— Да тебе лишь бы уткнуться носом в книжку. Ничего путного там не найдешь.

— А с тобой — найдешь.

— Что ты! Шикарные девки!

Он улыбнулся и очертил в воздухе их неподражаемые формы.

Я заморгал в размышлении.

— Все схвачено! — сказал он, щелкнув пальцами. — Они сейчас внизу, в машине. Я думал, ты там будешь ждать.

— Ну, пошли.

Я решил написать сегодня только триста слов. Чтение можно пропустить один раз.

Мы вышли из танцевального зала.

— Одна — блондинка, другая — брюнетка, — разъяснял Эдди. — Ты берешь брюнетку.

— А как она насчет всего прочего?

— Не гони!

Машина Эдди стояла в квартале от танцплощадки. Это был «Форд» родстер с ярко-желтыми колесами. Через заднее оконце были видны головы девушек.

Эдди поставил ногу на подножку.

— Ну вот, Элси, — сказал он, — это твой дружок.

Из окна высунулась блондинка и посмотрела на меня.

Наше взаимное изумление было неописуемым, поскольку это была та самая девица, которая полагала, что я мог бы станцевать с ней танец.

— Ой, — сказала она, — так это ты?

— Точно, — рассмеялся я.

— Ой! — присоединилась Элси.

— Ты знаешь их? — спросил Эдди.

— Очень близко. Но, истинно говорю тебе, не более часа назад я обрек их на вечные муки в огне.

— Ох ты — ну, поговори, поговори, божий человек.

— Тебе тоже не избежать Геены огненной, — сказал я.

Брюнетка осторожно выглянула из окна.

— Что он сделал? — спросил Эдди.

— Он оскорбил меня, — сказала блондинка.

— Господи Иисусе! — выпалил Эдди. — Ну, ты муфлон! Что ты о себе думаешь, ученый? Так обломать шикарную вечеринку!

— Я не поеду с ним, — сказала Элси.

— Я тоже, — добавила блондинка. Ее звали Сара.

Минуты две все молчали. Я рассматривал свои туфли. Сара глядела вдаль сквозь лобовое стекло. Ее подбородок был решительно выдвинут вперед. Элси смотрела через боковое окно в другую сторону. Эдди что-то чертил пальцем на боковом крыле.

— Ладно, — сказал он, — давайте забудем все.

— Нет.

— Нет, ни в коем случае.

— А если он извинится?! — воскликнул Эдди так, будто придумал что-то восхитительное. — Все будет нормально?