Старший брат (СИ)

- Жестоко ты… - Лёха пристально смотрел на меня поверх стакана с чаем. – Перебор.

- А…! - У меня сорвался голос на хрип. – А вчетвером мальчишку насиловать не перебор?! Ты… видел, что с ним… Ты видел?!

Врач поморщился:

- Не кричи. Я видел. Я его оперировал. И двух из тех, что вчера привезли, тоже я шил.

- Когда звонить будешь?

- Куда? – Лёша искренне удивился.

- В ментовку, куда ж ещё…

- Никуда я не буду звонить. Вот оклемаешься и пойдёшь. Домой пойдёшь, мститель хренов.

Это оказалось настоящей трагедией. Никита рвался из рук Лариски, кричал, плакал, цеплялся за меня и мою маму.

- Лёшенька! Лёшенька! Леший! Не отдавай меня!

Я рвался ему навстречу, но меня крепко держал наш участковый дядя Толя.

- Ну, Лёх… Ну, ты чё…

Наконец, Никиту запихнули в такси. Машина резко рванула с места.

Напряжение всех тревожных дней и такое тяжёлое расставание с Никитой закончилось для бабушки инфарктом. Мы уже и не надеялись, что она выйдет из больницы. Я часто мотался в областную кардиологию. Она плакала и гладила меня по щеке:

- Ты уж прости меня… прости дуру старую.

Но, слава Богу, бабушка выжила.

- Послушай, если тебе деньги…

- Пошёл ты! – Лёха оскоблено отвернулся. Потом снова посмотрел в упор. – Ну, почему вы все считаете, что всё в мире можно купить?

- Кто - все? – Я начал злиться. – Мы – это кто?

- Вы – немигающий взгляд в упор, - быки богатенькие. Думаете, что всё вам можно! Что вы всё купите, что всё продаётся! – Он устало опустил плечи. – Ладно… ты всё равно не поймёшь…

- А ты мне объясни…

О Никите в доме говорили редко. Я сходил с ума. Почему Лариска появилась только через девять лет? Зачем ей Китка? Для чего он ей? Где он? Что с ним? Она же не знает, что у него слабые лёгкие, что ему нельзя простывать. А если он заболеет? Кто будет его выхаживать?

Я едва не завалил очередную сессию. Отправленное Лариске в Дмитров письмо вернулось с припиской: «Адресат выбыл». И от самого Никитки – никаких вестей.

Я почти отчаялся…

- Динь, мне деньги нужны.

- Сколько?

- Не знаю… тыщ десять-пятнадцать.

В трубке тяжело вздохнули:

- Ещё что?

- Всё пока. Так привезёшь?

- Куда и когда?

- Можно прям сейчас. Вторая травматология.

Трубка запикала. Нога болела нестерпимо.

Это случилось в конце декабря. Моя утренняя пробежка закончилась, так и не начавшись:

- Лёша!

Кита… Китёнок мой.

Он сидел на заснеженной скамеечке. Уже посиневший от холода. В каком-то стареньком пальтишке и непонятных ботинках. Съёжившийся, испуганный и замёрзший. Китёнок…

- Лёша… Лёшенька.

Он плакал, а я нёс его домой. На руках. Как прежде.

- Я боялся. Что ты не пустишь.

А потом случился конфуз – Никитка отказался раздеваться. При мне. Опустив глаза, он прошептал:

- Выйди… пожалуйста…

Я вышел.

А потом спохватился, что в ванной нет полотенца. Вынул из стопки ещё не глаженого белья большое и пушистое, когда-то привезённое батей из Индии, полотенце и толкнул дверь.

И чуть не упал – вся худенькая спина, узкие плечи, тонкие ноги, попа, - всё было исполосовано. Моего Китку пороли. Он это боялся мне показать?!

- Китёнок мой…

Он долго плакал, рассказывал. Снова плакал. За этот чёртов год что он только не пережил! Вечно пьяный ухажёр матери. Попытки сделать из него «человека». Постоянные побои, голод. Всю прошлую зиму он проболел – почти месяц не вставал, - не было сил. Врача вызвали только тогда, когда температура подскочила за сорок. В школу он не ходил. А неделю назад его избили, крепко. И тогда он решил уйти.

Никита осторожно ел, шумно прихлёбывал чай. А потом уснул, как сидел - за столом. Я уложил его в своей комнате. Нашей комнате.

- Чё за лабуда? Чиф рвёт и мечет.

Дениска, как всегда предельно собран, выбрит, на костюме ни единой складочки.

- С Никиткой несчастье.

-Что на этот раз? Грипп, ОРЗ? – Диня раздражён. Но пока ему удаётся прятать жало.

- Он…

- Что? Неужто насморк?

- Перестань. – Прошу я. – Его избили. Четверо. Всё очень серьёзно.

- И где он сейчас? – В голосе лучшего друга появляется неподдельное беспокойство.

- В реанимации…

- Ясно. Деньги. – Перетянутая резинкой пачка перекочёвывает мне в карман. – Тут пятнашка, как просил.

- Отдам…

- …как сможешь. Ясно.

Он ещё неловко топчется.

- Если что…

- Я позвоню.

Иногда, когда я разглядывал Никиту через школьный забор, мне приходило на ум, что мы всё же не родственники. Уж как-то слишком он был тонок в кости и узок в плечах. Мы, Каревы, все широченные, мощные, тяжёлые. Такие, знаете, как богатыри былинные. Даже моя мама, самая мелкая из нас всех, даже она отличается могутой и основательностью.

А Никита… он как эльф – лёгонький, полупрозрачный, с длиннющими ресничками и копной пшеничных волос. Простывает от малейшего сквозняка.

Поэтому я слежу, чтобы он ходил в тапочках и кутаю его в большой колючий плед, когда мы садимся смотреть телевизор. А он как будто назло – вечно притиснется горячим боком, сожмёт своими тонкими ладошками мою лопату, положит голову на плечо. И заснёт. А я потом тащу его в кровать, стягиваю штаны и носки, укутываю одеялом.

А потом стою под ледяным душем. И очень мне хочется тогда завыть. Чувствую себя сволочью. Натурально.

Потому, что он мой брат. Потому, что я мужик, а он – парень. Потому… потому, что я помню, как у него резались зубы, и как он пошёл. Помню, как учил его плавать, ходить на лыжах и нёс домой на руках, когда он наступил на ржавый гвоздь. Я всё помню. Я всегда помню – Никитка мне брат.

Самый родной. Самый близкий.

- Выспался?

- Не-а…

- У меня дежурство кончилось. Тебе придётся уйти.

- Да понял уже. Перевязку-то хоть сделаешь?

- Сделаю. - Лёха тяжко вздохнул. - Пошли, мститель.

- Слышь, Лёх, а может тебя подвезти?

- Если не сложно.

- Не сложно.

- Тогда я сейчас, дежурство сдам.

- Сдавай. – Тяжким вздохом.

Было уже полпервого ночи, а Кита так и не появился. Я места себе не находил. Пару раз даже выглядывал из дому, пробегался вокруг дома и до метро. Его не было. И мобильник не отвечал: «Аппарат абонента выключен». Да что за чёрт! Свидание у него что ли?!

Когда я в третий раз побежал вниз по ступенькам, мне показалось, что где-то в стороне кричат.

Нет, не кричат. Кричит. Мой братка.

Никита не кричал. Он даже не стонал уже. Пшеничные пряди мели прелую листву, голова болталась, как у неживого. Покрикивал от удовольствия его насильник, раз за разом всаживая в него свой кол. Я выскочил из-за кустов. Насильники ломанулись в стороны. Никита остался лежать на траве.

Сказать, что я был в шоке – не сказать ничего. Киту били. Судя по всему, ногами тоже. И насиловали. Четверо…

Не помню, как нёс его домой, не помню, как вызывал «скорую», не помню, как мы оказались в больнице.

Помню яркий свет в приёмной, помню, как спороли штаны с тонких ног. Помню много-много алого… и крохотный липовый листочек в спутанных грязных волосах…

- Лёш, скажи, а…

- На дорогу смотри.

- Ты не хочешь говорить?

- Не хочу.

- Почему?

- Потому. Всё очень и очень серьёзно. Утром были менты. – Увидев, как я дёрнулся, скривился. – Успокойся. Никому не станет легче, если мы сейчас разобьёмся.

Он мял сигарету в тонких пальцах. Морщился. Преувеличенно внимательно смотрел в окно.

- Понимаешь… сейчас трудно делать прогноз. Одно могу сказать – особых последствий не будет. Пара небольших шрамов. А тебе лучше всего сейчас уехать. На месяц. Может, больше. Ты сможешь?