Что-то вроде счастья (ЛП)

Лето шло, жаркие дни угасали, начиналась сырая, липкая осень. Я время от времени видела Артура в банке: иногда он заговаривал со мной, чаще всего просто протягивал свою стопку чеков и платежек — суммы на них были проставлены его аккуратным, слегка детским почерком, — но выглядел не таким отстраненным, не таким робким, как в тот, первый раз. После того как мы столкнулись у «двадцатидвушки», стало казаться, будто между нами есть какая-то тайна, что-то, о чем мы оба знаем, но обещали не упоминать, и хотя между нами так ничего и не произошло, к сентябрю я поняла, что он мне немножко нравится, пусть и не в том смысле, какой вкладывала в это Мари.

Где-то посередине между последним летним теплом и сырым ноябрьским холодом я заметила в Мари перемену и поняла, что это как-то связано со Стэном. Правда, поначалу я не знала, что это как-то связано еще и с Артуром. Стэн, судя по всему, никогда не относился к Артуру по-братски, но до того лета он его, в основном, просто игнорировал. В глазах Стэна Артур и правда был мальчиком из отцовской шутки: щуплый пацан, которого бросили бродячие лудильщики, сидит в углу кухни, мечтая дни напролет, никогда не говоря ни слова. Потом, этим летом, все изменилось. Первые неприятности начались из-за денег: у Стэна их вечно не было, но он не видел тут большой беды, пока брат не начал приходить домой со случайных заработков с полными карманами чеков и денег. Еще хуже было то, что Артур просто копил эти деньги, относил в банк все, что оставалось после квартплаты (Стэн за квартиру никогда не платил), — все откладывал, каждый день уходил из дому, захватив на обед бутербродов с арахисовым маслом, а возвращался поздно и по-прежнему ничего не говорил, зато был счастлив, и этого Стэн никак не мог понять, это счастье или что-то вроде счастья, словно как-то ночью, лежа без сна, он задумал какой-то безошибочный план, что-то на будущее, что Стэн не мог себе и представить. Так продолжалось несколько недель, и Стэн на стенку от этого лез, но Артуру ничего не говорил. Он просто срывал злость на Мари, дулся, когда они встречались в «Очаге» или в «Лошадке». Бывало, пригласит ее, а потом бросит за столиком с парочкой других девушек, как поступают женатые старики со своими женами, а сам отправляется бродить по пабу, беседовать с приятелями, обстряпывать дела. Обычно он брал ей пива с лимонадом и уходил, шел играть в бильярд с кем-нибудь, кого Мари не знала, а то трепался с Дженни за стойкой. Они с Дженни когда-то гуляли, говорил он. Теперь они просто добрые друзья.

Если бы он только дулся, это Мари еще могла бы вытерпеть, — но тут, с наступлением зимы, Артур внезапно переменился снова. Сначала он купил гитару.

— Гитару, пропади она пропадом, — сказала она. — Нет, серьезно: он же вообще играть не умеет.

— Какую гитару? — спросила я.

Она посмотрела на меня, будто на участницу этого великого заговора против ее счастья.

— Откуда я знаю? Какая разница?

Я покачала головой. Перемену в Артуре я заметила еще неделю назад, когда он пришел в банк и впервые снял деньги. Я бы не придала этому особого значения, только он, видимо, не знал, как снять деньги с собственного счета. Ему пришлось спросить.

— В смысле, какая это гитара: электрическая или акустическая, — сказала я.

Мари на секунду задумалась.

— Акустическая, — ответила она. — Сидит себе в гостиной, бренчит. Стэн этого терпеть не может. И все остальные тоже.

— Может, он решил собрать группу, — предположила я.

Мари фыркнула.

— Ага, сейчас.

Как оказалось, планов собрать группу у Артура не было. Стэн как-то спросил его в присутствии Мари; сцена вышла безобразная: Стэн с папашей издевались над Артуром, а тот сидел за кухонным столом, поглаживал гитарные струны, отвернувшись к окну. Как сказала Мари, он ничего не сказал, просто сидел с такой грустной улыбочкой на лице, словно ему их всех жалко, хоть и видно было, что он сдерживает слезы. Ей самой чуть не стало его жалко, сказала она, но с другой стороны, он же сам на это напрашивался: тут тебе и эта его дурацкая гитара, и странная новая одежда.

Когда я последний раз видела Артура в банке, он был одет, как всегда, в черные джинсы и темно-синюю рубашку.

— Какая одежда? — спросила я.

— О господи, — сказала Мари. — Видела бы ты его. Он полностью переменился. Яркая рубашка в полоску, этот замшевый пиджак, странный такой с виду. Во всяком случае, так мне кажется, что замшевый.

— Когда это началось?

— Недавно, — сказала она. — Его совершенно не узнать. Целыми днями играет на гитаре, потом уходит, куда — никто не знает. Папаша Стэна говорит, он себе завел какую-нибудь бабу.

Я покачала головой. Артур меня до странности разочаровал: то ли тем, что так себя вел перед отцом и Стэном, то ли потому, что я так и представляла себе, как он выставляет себя дураком перед какой-то женщиной.

— Вряд ли, — сказала я. — На Артура непохоже.

Мари засмеялась. Это был жестокий смех.

— Ага, непохоже, — сказала она. — Только у него появились кое-какие деньги, он показал, какой он. — Она бросила на меня неприятный взгляд. — Ты свое упустила, — добавила она.

Тут я разозлилась. Не на нее, а на себя, за то, что вообще ввязалась в этот разговор. Какая мне разница, чем занимается Артур Маккекни. Хочет швырять с трудом заработанные деньги на модные шмотки и на гитару, на которой он не умеет играть, — удачи. Я посмотрела на Мари и увидела, что в ее глазах мелькнула неприятная радость.

— Ты сегодня вечером идешь куда-то? — спросила я.

— Конечно, — ответила она; я так и видела, как она думает: что за дурацкий вопрос.

— Со Стэном?

Она закатила глаза.

— Ага.

Я кивнула.

— Это не я свое упустила, — сказала я и тут же об этом пожалела.

У Мари с лица сошло всякое выражение, потом она засмеялась.

— Мне тебя просто жалко, — сказала она, и я почувствовала себя еще хуже, не только из-за нее, но из-за себя, из-за собственной мелочности.

Позже мы выяснили, что Артур Маккекни, как правило, просто наряжался в свою странную одежду и сидел в китайском ресторане, один, с полулитровым графином белого вина и тарелкой жареной утятины. А то отправлялся в клуб при церкви и прятался в углу, смотрел, как люди танцуют. Там он, наверное, и познакомился с Хелен Уолш, и тогда-то начались настоящие неприятности.

Дело, по сути, было пустяковое. Вроде бы СТЭН Маккекни ходил в один класс с Хелен Уолш, когда Артур был еще в начальной школе. Уолши тогда жили на Глостер-уэй, через два дома от Маккекни, и хоть семьи никогда не дружили — Джо Уолш всегда считал себя выше их, — Стэн решил, будто они с Хелен — парочка, начал увязываться за ней по дороге в школу, пытался поддерживать беседу, делать то да се, чтобы произвести на нее впечатление, вел себя так, словно их связывает не просто похожий адрес. По-моему, Хелен никогда не воспринимала все это всерьез, но когда они перешли в третий класс, Стэн уже ходил и повсюду рассказывал про нее как про свою подружку; он расстроился, когда Джо Уолш выбился в люди и перевез семейство с района — они переехали в один из так называемых административных домов, с отдельной столовой и стеклянными дверьми, выходящими в огороженный дворик с цветниками. Все Маккекни по-своему расстроились, узнав о продвижении Уолшей: папаша Стэна, презиравший Джо за успех, говорил, что тот просто прихлебала, а сестры распустили слух, будто Мэй Уолш пристрастилась к водке. Сильнее всех Уолшей возненавидел Стэн.

— Стэн недоволен, — сказала мне как-то после работы Мари. — Артур постоянно таскает его вещи. — Она покачала головой. — Зря он это, ох, зря.

— В каком смысле — таскает его вещи? — Я не могла себе представить, чтобы Артур оказался вором, и даже если, не могла себе представить, чтобы у Стэна нашлось что-то, что ему пришлось бы по вкусу.

— Да так, ерунду всякую, — сказала она. — Одежду и прочее. Говорит, что берет на время, но Стэн никому не разрешает брать свои вещи. Можешь себе представить? — Я покачала головой, подтвердить, что не могу. — А он берет, надевает Стэнову лучшую рубашку и идет на свидание с этой заносчивой сучкой Уолш.