Мародеры

Вся фанера была испещрена маленькими рисунками и надписями. Я заметил сердечко, подошел ближе и увидел, что оно состоит из еще более мелких сердечек. Под ним розовым несмываемым маркером художница написала свое имя — Бекки. Еще эта Бекки умела рисовать цветы и единорогов, причем на одном из них скакала она сама — это неопровержимо доказывали буквы Б-Е-К-К-И, выведенные ею на платье, в которое она себя облачила. Правый верхний угол оккупировал Брэндон, любитель кривых линий и прямоугольников. В порыве вдохновения он снабдил один из этих прямоугольников хвостом и четырьмя ногами, а Бекки при помощи своего розового маркера нарекла его Трикси.

Я услышал, как Дэнни за моей спиной застегнул молнию и сказал: «Фанера. Ха!» Обернувшись, я увидел, как он идет ко мне, подняв молоток высоко над головой. Он начал с Бекки: бил по сердечку, пока не расколол его пополам, затем переключился на единорога. В несколько ударов он отшиб ему рог, превратив волшебное животное в жалкую старую клячу. Потом прикончил и ее. Я взял пустой цветочный горшок и, напав с ним на остатки творчества Бекки, тоже стал крошить фанеру и выламывать из нее разноцветные щепки. Лоскут за лоскутом я раздирал платье художницы, и скоро в образовавшейся дырке блеснуло стекло. Дальше на очереди были кривые и прямоугольники с Трикси, поэтому я оттеснил Дэнни и принялся за мазню Брэндона. Я лупил по ней горшком, локтями и коленями, пока не обнажился кусок стекла побольше. Я хотел было швырнуть горшок в Трикси, но Дэнни положил руку мне на спину и сказал: «Остынь». Он взялся за край пробитого в фанере отверстия и содрал ее целиком, как повязку, освободив девственно чистую раздвижную дверь. Мы посветили сквозь нее фонарями и увидели разделочную стойку под гранит. Я был готов к дальнейшему, а может, и нет, но это было неважно, потому что Дэнни разнес стекло молотком и сбил ногой застрявшие в раме осколки. Потом нырнул внутрь и сказал: «Пять минут».

Когда я вошел, он уже грохотал мебелью наверху. Я слышал его смех и завывания; затем он, по-видимому, добрался до гардероба хозяйки и ее обуви, потому что завопил: «Шпильки!» Я встал посреди просторной гостиной и огляделся, соображая, куда пойти и что взять. «Ковбойские сапоги!» — заорал Дэнни. Я представил себе, как он изумленно пялится на пару кожаных сапог, точно нашел Святой Грааль. Когда я подошел к безупречному стеклянному столу, он обнаружил еще что-то невероятное и буквально завизжал по-девчоночьи. Потом продолжал свой репортаж, перечисляя ремни и шляпы, словно заядлый модник. Я выбрал серебряный подсвечник, осмотрел его и хотел было положить в мешок, но меня остановили комментарии Дэнни по поводу рубашек — это означало, что он переключился на шкаф номер два. «Галстуки! — завопил он. — У этого урода целая куча! Я тебе взял шелковый!» И в этот момент я швырнул подсвечник вместе со свечой через всю комнату. Он ударился в стену и пробил ее насквозь. Я посветил фонарем в образовавшуюся дырку, во тьму, схватил второй подсвечник и бросил его вслед за первым — дыра расширилась. Тогда я бросил еще три, понимая, что они мне все равно ни к чему, завороженно глядя на дыру, которая росла, как будто бы разъедая стену. Я взял пульт от телевизора, швырнул. Взял цветок в горшке, швырнул. Взял книгу, швырнул. Взял вазу с лимонами, швырнул все по очереди. Потом отправил за ними и вазу — она канула в дыру, увеличившуюся к этому времени до размеров баскетбольного мяча.

Я выбросил в дыру все, что было на столе, за исключением самого стола. Я знал: именно за ним Бекки и Брэндон вместе со всей остальной семьей обменивались новостями и ели шоколадные конфеты, поэтому я перевернул его пинком, так что осколки стекла брызнули во все стороны. Потом мое внимание привлек телевизор — сорок с лишним дюймов по диагонали — и DVD-плеер. Я открыл ящичек под плеером и провел лучом фонаря по названиям дисков. «Русалочка» полетела в дыру. «Спящая красавица» — тоже. «Пиноккио» — туда же. «Аладдин» — туда же.

Затем я отправился на кухню, где обнаружил изящный китайский сервиз и переправил его в дыру блюдце за блюдцем и чашку за чашкой. За ним последовали ножи. У хозяев были дорогие наборы из тех, где каждый нож больше и хитрей предыдущего. Я выбросил нож для масла и нож для хлеба, потом кривой резак. Дальше пошли разделочные ножи, все больше и острее, пока я не добрался до такого гигантского тесака, какого еще в жизни не видел. Я осветил его фонарем, подняв, как самурайскую саблю. Его я выбрасывать не стал.

Подойдя к дивану, я вспорол первую подушку и выкинул в дыру то, что от нее осталось. Потом продолжал в том же духе, вспарывая одну подушку за другой, пока белый пух не разлетелся по всей комнате. Я стоял посередине комнаты, держа тесак наперевес, когда на лестнице послышались шаги Дэнни.

— Я готов! — крикнул он. — Все обработал.

— Я тоже.

Он ускорил шаг, направляясь ко мне с подпрыгивающим в руке фонарем.

— Ты где?

— В гостиной.

Он появился в поле зрения, осветил фонарем меня и тесак. Я увидел, что на нем огромная фиолетовая рубашка-поло и не то пять, не то шесть галстуков. Его драные кроссовки исчезли, уступив место новеньким мокасинам. Два ремня из тех, о которых он говорил с такой нежностью, были обмотаны вокруг его головы и блестели, как блестят вещи из натуральной кожи высокого качества. Он нацепил очки — женские, хозяйкины, кем бы она ни была, и мне захотелось сорвать их с его лица. Я сделал шаг вперед, замер, выдохнул. Из его переполненного мешка, насмешливо посверкивая на меня пряжками, свешивались остальные ремни.

— Все нормально? — спросил он.

— Работаю.

Он покосился на черную дыру, поднял бровь и двинулся ко мне. Похоже, он заметил безумие в моих глазах, и это заставило его на секунду коснуться своего пояса, где был спрятан пистолет.

— Ну и погром ты учинил.

— Мне тут не понравилось.

— А нож? — спросил он.

— Нож нравится.

Он умолк, не сводя с меня глаз, и в это время где-то в доме что-то разбилось.

— Сваливаем, — сказал он.

Я повернулся к темному коридору, ведущему в гараж, и пошел туда. Опять грохот. Я остановился.

— Пора, — сказал Дэнни.

Я снова пошел дальше, вытянув тесак перед собой, не очень понимая, зачем, только зная, что уничтожу источник этого шума.

— Дай ключи, — сказал Дэнни. — Я сваливаю.

Я достиг двери.

— Ключи!

Я взялся за ручку, потянул и с удивлением услышал, что Дэнни идет за мной, бормоча: «Ну мудак. Ну мудак».

Я повернул голову и увидел, как он вытаскивает из-под рубашки пистолет. Он посмотрел на него, слегка растерянно, потом направил на дверь. Пистолет дрожал, но Дэнни не опускал его, вынужденный быть тем, кем он всегда хотел быть.

— Ладно, — сказал он. — Давай.

Я надеялся, что оно — там, за дверью, — будет сопротивляться и заставит меня сделать то, на что я сам никогда бы не отважился. Опять треск, точно оно бросалось на стены. Я сжал тесак, а Дэнни постарался унять дрожь.

— Я еще ни разу не стрелял, — сказал он.

— Это просто, — сказал я. — Целишься и стреляешь. Ты сможешь.

— Да, — сказал он, качая головой, словно не верил сам себе. — Я смогу.

Я толчком распахнул дверь и вошел в домашнюю прачечную, где из-за сушилки на меня уставились два моргающих черных глаза. Это был темно-рыжий чихуахуа, съежившийся в комок, дрожащий почти так же сильно, как Дэнни.

— Трикси, — сказал я.

Отступив вбок, я освободил проход своему другу. Все еще держа пистолет прямо перед собой, Дэнни шагнул вперед и навел его на Трикси.

— Уроды, — сказал он.

Он проводил собаку пистолетом, когда она встала и подошла к своей миске — пустой. Она гавкнула раз, другой, а потом прыгнула, врезавшись в стиральную машину.

— Бекки и Брэндон тебя бросили, — сказал я.

Она прыгнула опять, потом опять, и пистолет Дэнни подпрыгивал вместе с ней.

— Эту туда же, — сказал я.

Дэнни поглядел на меня и, улыбнувшись, спрятал пистолет.

— Валяй, — сказал он. — Работай.