Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы

Мы мчались теперь через лес, все более наклонный, в нем росли грибы с одними шляпками, без ножек. Артур смеялся, как безумный.

— Вертикаль! — издевался он. — Ты не понимаешь, что нет двух уровней, высшего и низшего, что есть только один прекрасный, абсолютный уровень. Душа, душа, мой мальчик, горизонтальна!

Лес кончился, и Артур вскрикнул от восторга. Перед нами был длинный мост, а на нем стадо длинных такс на маленьких и в довершение искривленных ножках.

— Таксы! Не жирафы! — воскликнул он и упал на колени. — Вперед! На четвереньках! В длину!

Я почувствовал, что мощная сила приказывает мне сделать то же самое. Остатком сознания я констатировал, без всякого удивления, что у меня в позвоночнике горизонт. Последним пространственным взглядом я посмотрел на Артура, который на глазах становился уже только горизонтальной чертой, а потом мы оба превратились в две параллельные линии и понеслись в бесконечность для того, чтобы там пересечься.

Профессор Роберт

Я сразу обратил на него внимание, хотя на приеме у В. встретил много других людей, также мне не знакомых. Может быть, меня поразили его глаза, глубоко посаженные, с выражением какого-то болезненного напряжения, и щеки, такие запавшие, что казалось, лицо его покрывает мягкая и темная растительность, хотя он был тщательно выбрит. Впечатление это усиливалось при определенном освещении. Кроме того, его выделял ореол серебряных волос.

Это был профессор Роберт Н., и казалось, что присутствующие знали о нем больше, чем я. Его окружала атмосфера уважения, даже преклонения. К столу еще не приглашали, и собравшиеся разделились на несколько групп в зависимости от темы разговора. Гости стояли или сидели в торжественных позах, обычно принимаемых перед ужином.

Я не стоял в группе людей, окружавших профессора Н., но мог расслышать, что говорили о музыке. Как я понял позже, Роберт Н. был композитором. Не слишком разбираясь в этом виде искусства и зная об этом своем невежестве, я не был склонен низко ценить профессора Н. Напротив: уважение его собеседников, форма, в которой к нему обращались, всеобщее внимание, когда он вступал в разговор — все это говорило о том, что профессор Н. занимает в музыкальном мире выдающееся место.

Напрягая слух, в то же время рассуждая о третьей мировой войне с одним из приглашенных, ограничиваясь, впрочем, поддакиваниями, я успевал следить за ходом диспута в соседней группе.

— Постепенное воспитание артиста, терпеливая забота о его созревании, — ровным и твердым голосом говорил профессор, — вот в чем суть. Создание необходимых условий, снисходительность и долгосрочный кредит, хорошая школа — вот как создается артист.

— Можно, — вмешался Гучо, вертопрах и кутила. Несмотря на ранний час, он был уже слегка навеселе. — Можно, но, собственно, зачем?

Наступило неловкое молчание. Только из других углов гостиной долетал гул разговоров. Гучо, слишком поздно поняв свою бестактность, с вызовом, который должен был скрыть его смущение, поглядывал по сторонам. В этой напряженной тишине профессор Роберт Н. положил ему на плечо руку.

— Молодой человек, — сказал он, — и в двух следующих его словах послышался металл: — Сам увидишь.

— Это теория pro domo sua, — послышался сзади меня чей-то бас. Я быстро обернулся. Это был доктор П., знаток, дилетант и циник.

— Однако, дорогой доктор… — ответил я, ощущая в ушах этот стальной звук. — Что-то в этом есть. Я не au courant событий в музыкальном мире, но мне все же кажется, что профессор Роберт Н. высокий авторитет, судя хотя бы по тому, как относятся к нему наши выдающиеся умы.

— Хе-хе-хе! — засмеялся доктор. — Не отрицаю, что господин Роберт Н. как композитор пользуется большим уважением. Но вы уверены, что знаете, из чего проистекает это уважение? Вы сами признаете, что ваша осведомленность в музыке поверхностна. Так вот, знайте: Роберт Н. автор только одной композиции, посредственной и редко исполняемой.

— Но, доктор!.. — воскликнул я.

— Должен вас успокоить, — добавил поспешно доктор, — эти поклоны, внимание, уважение, которым его окружают, ничуть не фальшивы, они вполне искренни, в некотором смысле, бесспорно, заслуженные. Роберт Н. умеет передвигать предметы на расстоянии, не прикасаясь к ним.

— Так он не музыкант?

— Музыкант! Но не такой, как Бетховен, Моцарт, Бах и еще многие другие. Роберт Н. был хилым ребенком, родители решили отдать его в музыкальную школу. Как один из самых слабых учеников в классе, он, может быть, не получил бы поддержки учителей, если бы не его усердие и непреклонное решение стать артистом. Кто помогает преуспевающим ученикам? Они помогают себе сами. Другое дело посредственность. Простое задание, с которым способный ученик справится левой рукой, не вызывая ничьего одобрения, выполненное после творческих мук бездарностью, обращает на себя всеобщее внимание и вызывает радость. Воспитывать! Что за благородная задача! Тем более что маленький Роберт принял твердое решение стать композитором и это решение совпало с удовлетворением воспитательского инстинкта стольких педагогов! Мера трудности, которую он должен был преодолеть, так как должен был преодолеть свою собственную натуру, свидетельствует о том, что он был от природы склонен к совершенно другой профессии — известен такой факт, что уже в раннем возрасте он умел передвигать легкие предметы на небольшие расстояния, например, карандаши с пульта на пульт, одной только силой воли, не вынимая рук из карманов.

Сила воли, выработанная в постоянной борьбе за овладение музыкальной наукой, выделяла его из массы способных студентов. Вскоре он уже умел подать пепельницу гостям в соседней комнате, отделенный от них стеной, а день, когда, не приближаясь к учителю, он подал ему пальто и трость, стал днем его триумфа и свидетельствовал о нарастании волны его успеха. К моменту окончания консерватории он был уже очень знаменит, а вершиной его карьеры — хоть надо сказать, с тех пор он не опускался ниже того уровня — стал момент, когда он издал свою композицию и поднялся в воздух на два метра восемьдесят сантиметров, оставаясь в таком положении в течение тридцати секунд!.. Его несгибаемая воля, направленная на то, чтобы стать знаменитым артистом, принесла ему полную победу!

Я взглянул на доктора. Зная, какое удовольствие он находит, нападая на общепринятые понятия, а также на особ, всеми уважаемых, я был склонен критически отнестись к его словам. Однако даже того, что он сказал, было достаточно, чтобы испытывать в отношении профессора Роберта некое удивление, смешанное с чувством собственной неполноценности. Я подозревал, что и сам доктор, несмотря на насмешливый тон, не был свободен от впечатления, производимого на всех личностью профессора. Впрочем, я не мог долее останавливаться на этом, так как в эту минуту все общество пригласили к столу.

Я был посажен довольно далеко от профессора, однако мог слышать его, а также — несколько наклонившись и продолжая ничего не значащий разговор с ректором Б. о распущенности молодежи — видеть его, живо беседующего. Таким образом, мне удалось заметить, что профессор и за столом выделялся среди окружающих и продолжал поступать точно в согласии с каким-то своим творческим методом, основные черты которого я мог представить себе из рассказа доктора, а также благодаря собственным наблюдениям. И вот, когда внесли закуски, профессор обратился к хозяйке вежливым, но довольно решительным тоном, попросив, чтобы вместо заливного из лососины ему дали шпинат без ничего. Как я вскоре узнал, это было у него в обычае, вытекающем из системы, выработанной в течение многих лет работы над собой. Ему подали шпинат.

Я солидаризировался с ректором в отношении потери моральных устоев у молодых девушек. Посетовал в связи с этим на невозможность найти с ними общую мировоззренческую платформу, в чем немалую роль играло мое пренебрежительное отношение к их интеллекту. Тема эта, как и слова сочувствия со стороны ректора, заняли следующие пятнадцать минут и отвлекли меня от моих наблюдений. На какое-то время моим вниманием завладел Гучо, решивший обсудить со мной марки предложенных нам вин (надо сказать, довольно скупо).