Рассказы, эссе, философские этюды

Я тогда был уже не такой новичок в тюрьме, чтобы не понимать их праведный гнев. Лезть в чужую камеру для того, чтобы там бить кого-нибудь, считается большим оскорблением для самой камеры, т.е. её обитателей, а не только для того, кого ты собираешься побить. Причём, независимо от того, за что. В камеру я вломился непреднамеренно, просто увлёкшись достижением цели, поэтому, признавая их правоту, отступил. Кроме того я решил, что своей цели достиг уже и без драки. Я ведь не собирался мстить, хотел лишь, чтоб прекратилась эта обезьянья травля и мне казалась, что для этого будет достаточно того, что я загнал главного шакала в его камеру и сам ворвался в неё за ним.

Но ошибался. Я ведь не знал мотивов травли и в точности не знаю их и сегодня. Я лишь предполагал, что это просто моё фраерство. Но то ли они принадлежали к породе людей, для которых их «священное» право травить кого-нибудь дороже самой их жизни, то ли у них была другая мотивация, в пользу которой я стал склоняться при дальнейшем развитии событий. Но всё по порядку.

Травля продолжалась и я решил, что надо довести дело до конца и всё-таки набить морду главному шакалу. Наличие у него бритвы меня не останавливало и я не собирался сам запасаться бритвой или ещё чем-нибудь, чтобы уравновесить это его преимущество. Лезвие безопасной бритвы – вещь эффективная при неожиданном нападении, когда ничего не подозревающей жертве «пишут» ею по лицу. Но в уже начавшейся драке или против ожидающего нападения человека она даёт мало преимуществ, если вообще даёт. Конечно, она производит психологическое действие на того, кто никогда не стоял с голыми руками против чего-нибудь режущего. Но мне уже доводилось это делать и даже до тюрьмы. Кроме того общее соотношение сил ( при условии, что мы будем драться один на один) было по видимости в мою пользу. Мы были одинакового роста и выглядел он на мой возраст, т.е. лет на 50. Но я то выглядел существенно моложе своих лет и чувствовал себя также. Кроме того он был более щуплый чем я. Это, конечно, не гарантия, что противник слабее, можно нарваться на  сушенного Геркулеса, но любая драка в принципе рискованна, тем более с неизвестным пока соперником. Наконец, у меня было, как мне казалось, психологическое преимущество, ведь в предыдущем инциденте он боялся драки со мной.

И тем не менее меня давило предчувствие какой то неясной, но значительной опасности. Я уже писал, что в тяжёлой тюрьме невозможно выжить без интуиции и что оная уже появилась у меня и я уже полагался на неё в важных случаях. Но случай случаю рознь. Одно дело когда разум говорит тебе, что есть опасность, а интуиция подсказывает, что её нет. В этом случае, если ты послушаешься голоса интуиции, то можешь, конечно, жестоко поплатиться. Зато нет никакого сомнения, что внутренний голос - это голос интуиции (надёжный или нет – это уже другое дело), а не что другое. А вот если рациональный анализ говорит, что нет особой опасности, а внутренний голос нагоняет на тебя тоску и мрачные предчувствия, то нет никакой уверенности, что это интуиция, а не просто страх. И достаточно один раз послушать такую интуицию и уклониться и это ощущение будет возникать у тебя каждый раз, когда есть хоть какая-то опасность и с каждым разом всё сильнее. Это я отлично понимал и этого боялся больше, чем самой опасности. Наконец, мне и отступать то было некуда, т.к. если бы не дал отпора, то меня просто заклевали бы,  либо мне пришлось бы драться в ещё более суровых условиях.

На сей раз я выбрал местом операции раздаточное окошко в столовой. Я приходил к началу раздачи и становился в стороне, ожидая моего врага, и когда он занимал очередь, я занимал сразу за ним и держался вплотную к нему, так чтобы в случае, если он сделает шаг назад, он непременно наступил бы мне на ногу или толкнул меня. Стоящие в очереди иногда вынуждены  делать такие отступления, когда вперёд влазят те, кому очередь заняли. Но пуганная  дичь, как известно, осторрожней и Шакал всячески избегал столкновение со мной. Тогда я ещё раз изменил тактику и, придя в столовую одним из первых, не дожидаясь Шакала получил свою порцию и расположился недалеко от входной двери. Покончив с первым и вторым я сидел изредко отхлёбывая компот и дожидаясь Шакала. Он пришёл одним из последних, получил свою еду, но, когда закончил есть, увидел, что я ещё сижу, и справедливо рассудил, что я жду его. Он попытался пересидеть меня, но столовая быстро пустела и он понял, что рискует остаться в ней со мной один на один. Тогда он пошёл на прорыв. Я двинулся ему на наперерез, но он резко увеличив скорость, бегом обогнул меня и почти уже выскочил наружу. Всё же в дверях я настиг его и, отбросив всякую дипломатичность, просто дал ему хорошего пинка, от которого он слетел с крылечка и растянулся во дворе. Я быстро вернулся на своё место и ещё минут 5 сидел, якобы допивая компот. Зачем я так сделал, я не знаю, но, думаю, подсознательно мной руководила забота, чтоб тюремщики не могли связать вылет Шакала со мной. В столовой ещё оставалось пара человек – достаточно, чтобы я мог сыграть будто я здесь не при чём. Но если бы я хоть чуть-чуть подумал, я б не стал так делать. Наказание от тюремщеков за пинок, было мелочью по сравнению с другими неприятностями и опасностями, которые могли меня ожидать. И одна из них ждала меня, когда я вышел, наконец, из столовой.

Шакал стоял посреди двора, ожидая моего появления и как только увидел меня как и прошлый раз сунул руку за пояс. Но оказалось, что он совал её вовсе не в карман-пистон за лезвием бритвы, а глубоко внутрь брюк за ножом. Только на этот раз он, наверное, уже подготовился, распустил ремень, может расстегнул верхнюю пуговицу брюк, и не успел я сделать и двух шагов в его сторону, как он уже извлёк оттуда нож.

Позже я узнал, что Шакал был не совсем такой шакал, как мне это при моей неопытности казалось. Он был одним из самых заядлых и опасных бойцов-кинжальщиков в тюрьме. Он и сидел за убийство ножом и в тюрьме успел уже продырявить нескольких, причём одного в присутствии тюремщиков в их же коморке. И он был едва не единственный на всю тюрьму, кто ходил постоянно при ноже. Быть постоянно при ноже в рамльской тюрьме было совсем не просто, если учесть, что нас минимум два раза в день, индивидуально каждого досматривали на сей предмет при выходе на работу и возвращении с нее. Досматривали и с помощью ощупывания и с помощью детектора металла. Для того чтобы проносить нож через эти досмотры, он в чехле из бумаги с графитным покрытием, отражающей лучи детектора, приклеивался липкой лентой к промежности зэка. Туда при обычном досмотре, связанном с выходом на работу и возвращением с неё,  охранники не совали руки, а детектор экранировался и бумагой и соответствующими частями тела. Но ходить целый день с ножом приклеенным к промежности, сидеть, работать, было настоль неудобно, что никто так не делал. Нож брался только на конкретное дело. И только Шакал таскал его на себе целый день и каждый день. И все в тюрьме, по крайней мере в нашем отделении, это знали. Нужно было быть такой белой вороной, как я, чтоб этого не знать.

  Потом уже, время спустя, продолжая на горьком опыте изучать тюрьму, её обитателей и понятия, я понял почему я так ошибался в оценке Шакала. В том что человек, хорошо владеющий ножом, вовсе не обязательно становиться авторитетом в израильском уголовном мире, я уже писал. Но такой боец может быть даже презираем, хотя одновременно его будут побаиваться. Существенную роль тут играет недостаток ума, недостаток весьма весомый именно в еврейской среде. И благородства. Не то чтобы я хотел сказать, что все авторитеты – сплошное благородство. Но в Шакале и его компании было что-то уже слишком анти благородное. Однако полностью объяснить и  мою ошибку в оценке Шакала и его поведение в этой истории я и сейчас не берусь. Хотя кое-что прояснится из дальнейшего.