За решеткой вместе с главным врагом общества (ЛП)

Надзиратели были подлюгами, надзиратели были придурками, надзиратели были трусами, мне их было жаль.

В конце концов нас с Тейлором раскидали по разным камерам, а в нашей устроили дезинфекцию. Я встретился с Тейлором в прогулочном дворике.

- Меня угораздило попасть к одному малышу, - сказал Тейлор, - совсем зеленый юнец, совсем тупой, ничего не знает, страшное дело.

Мне достался старик, который не говорил по-английски, он весь день сидел на параше и бубнил:

- ТАРА БУББА ЖРАТЬ, ТАРА БУББА СРАТЬ!

Он без конца твердил одно и то же. Весь жизненный путь его был предначертан: жрать и срать. По-моему, он говорил об одном из мифических героев своей родной страны, может быть, о Тарасе Бульбе? Не знаю.

Как только я впервые ушел на прогулку, старик распорол мою простыню и сделал из нее бельевую веревку; на ней он развесил свои носки и трусы, и когда я вошел, все потекло на меня. Из камеры старик никогда не выходил, даже в душ. Я слыхал, что он не совершил никакого преступления, а просто хотел там жить, и ему разрешили.

Доброе дело? Я разозлился на него, потому что не люблю, когда кожу мне натирают шерстяные одеяла. У меня очень нежная кожа.

- Ну ты, старый разъебай, - заорал я на него, - одного человека я уже прикончил, а если будешь себя плохо вести, их станет двое! - а он знай себе сидел на параше, посмеивался надо мной и говорил:

- ТАРА БУББА ЖРАТЬ, БУББА СРА-АТЬ!

Пришлось махнуть на него рукой, но зато мне никогда не приходилось мыть пол, его треклятое жилище было вечно сырым и отмытым, у нас была самая чистая камера в Америке, в мире. И еще он полюбил дополнительное питание по ночам, полюбил всей душой.

ФБР решило, что в умышленном уклонении от призыва я невиновен, и меня перевели в призывной медицинский центр, туда перевели многих из нас, я прошел общий осмотр, а потом предстал перед психиатром.

- Вы верите в войну? - спросил он меня.

- Нет.

- Вы готовы идти на войну?

- Да. - (меня обуревала безумная идея подняться когда-нибудь из окопа и шагать вперед на орудийный огонь, пока меня не ухлопают.)

Он долго не произносил ни слова и все писал что-то на листе бумаги, потом он поднял голову.

- Между прочим, в следующую среду мы собираем врачей, художников и писателей на вечеринку, хочу вас пригласить. придете?

- Нет.

-Ладно, - сказал он, - можете не ходить.

- Куда?

- На войну.

Я молча смотрел на него.

- Не думали, что мы поймем, верно?

- Не думал.

- Отдайте эту бумажку человеку за соседним столом.

Идти пришлось долго, бумажка была сложена и пришпилена к моей карточке скрепкой, я приподнял краешек и заглянул: "... за бесстрастным лицом скрывает повышенную возбудимость..." ну и умора, подумал я, господи помилуй! это я-то ? возбудимый! И я простился с "Мойаменсингом".

Так я и выиграл войну.