Месть (СИ)

      – Сегодня твоим хозяином буду я!

Он провёл языком по моей щеке. Кто-то включил стробоскоп и музыку... Сначала они долго насиловали по очереди на столе, потом лысый уселся на диван, а меня, держа за руки и за ноги с двух сторон, насадили на него. Он схватил меня за ягодицы, и тут же кто-то сунул мне в рот член. К тому времени сопротивляться я уже не мог, и мне стало всё равно. Я почти ничего не чувствовал, абстрагировался от этого, и только удушающий запах одеколона сводил меня с ума. Но когда третий стал впихивать свой член, дикая всепоглощающая боль разодрала меня на миллионы кусков и лишила сознания. Остальное я помню смутно, обрывками. Приходил в себя и вновь проваливался в небытие. Это продолжалось всю ночь...

      Утром меня выбросили из машины на обочине загородной трассы. Я скатился в кювет и опять отключился. Не знаю, сколько я там пролежал, но, когда пришёл в себя, солнце уже стояло высоко. Я пошевелился, и тело откликнулось болью. Собрав остатки сил, сел и огляделся. Мои вещи валялись рядом. С трудом натянув на себя джинсы, я на карачках выполз к дороге. Машины проносились мимо, но я даже не пытался голосовать: тупо сидел на обочине и смотрел в одну точку. Хотелось сдохнуть.

      Очнулся я оттого, что кто-то тряс меня за плечо.

      – Молодой человек! С вами всё в порядке? Молодой человек!

      – Нет, – прошептал я и снова потерял сознание.

      В себя я пришёл уже в больнице. Врач рассказал, что меня привезла какая-то девушка. Потом стал перечислять мои травмы. Сказал, что была сделана операция, говорил что-то о внутреннем кровотечении, сотрясении мозга, о сломанных рёбрах. Мне было всё равно, что со мной было, что делали врачи и что ещё будут делать... Не хотелось никого видеть и слышать. Не хотелось жить...

      Утром в реанимацию прорвалась мать. Она плакала и, театрально заламывая руки, причитала:

      – Как такое могло произойти? Что же теперь люди скажут? Как же жить после этого?

Я молчал и делал вид, что сплю. Постенав ещё минут пять, она ушла, и я действительно уснул. Ближе к обеду ко мне с визитом нагрянули представители доблестной милиции.  Я сказал, что ничего не помню: напали ночью в городе, а что было потом, не знаю – очнулся в больнице. Менты помялись, поглумились меж собой над пидарком и отчалили. Через неделю меня перевели из реанимации в обычную палату. Мать стала приходить ежедневно. Она гладила меня по голове, плакала, проклинала судьбу, соседей по лестничной клетке, власть и вообще весь мир. Я отмалчивался. Она оставляла на прикроватной тумбочке пару апельсинов и уходила, наигранно утирая краешком платка слёзы. Однажды, она пришла вечером.

      – Сыночка! – завопила она с порога, кинулась к кровати, упала мне на грудь и разрыдалась.

      – Сыночка! Они мне сказали, что ты не хочешь писать заявление! Как же так? Их нужно наказать! Их убить мало! Таким не место на земле!

      Мои соседи по палате тут же разбежались по внезапно образовавшимся делам. Мать перестала плакать.  Села на рядом стоявший стул и заговорила уже другим, вполне спокойным голосом.

      – Ты должен написать заявление! Ты как людям будешь в глаза смотреть, если не напишешь? Все же подумают, что ты из этих! Ты представляешь, какой это удар по нашей с отцом репутации? Ты понимаешь, что у него могут быть из-за этого неприятности, что его даже могут уволить? Завтра к тебе придут из милиции, и ты напишешь это треклятое заявление! Ты меня понял!? Понял, я спрашиваю?

      Меня прорвало: всё, что накопилось за последнее время, хлестануло наружу, – боль, обида, злость… Я кричал на мать. Кричал, что не буду ничего писать, что я именно из этих, как она выразилась, и что мне глубоко параллельна их репутация. И много чего ещё…. Мать поджала губы, молча встала и вышла. Через пару минут в палату вбежали медсестра и врач. Мне сделали укол успокоительного, и я забылся тревожным сном. Утром меня перевели в отдельную палату. Перед самой выпиской ко мне зашёл отец. Он сухо поздоровался и поставил возле кровати дорожную сумку.

      – Это твоё. Там вещи, документы и деньги на первое время.

Я недоумённо посмотрел на него.

      – Мы с матерью решили, что будет лучше, если ты уедешь из города.

      – Но…

      – Мы так решили.

Он развернулся и покинул палату...

      Спустя неделю я занял место в самолёте, и через короткое время под крылом поплыл родной город. Я улетал из него, от отрёкшихся от меня некогда родных людей. Улетал в другую жизнь, жизнь с чистого листа... И вот теперь, спустя три года, я снова здесь. Моя месть не имеет срока давности.

                                                                                    ***

      – Эй, парень, ты как? Живой?

Это он, Марк. Я сел и посмотрел ему в глаза. Он узнал меня. В его широко распахнутых глазах удивление сменилось растерянностью и страхом.

      – Дима?! Ты?!

«Да, это я. Но уже не тот, каким ты меня знал. Я другой».

Попытался меня поднять, но я встал сам.

      – Тебе надо в больницу. Садись, я отвезу.

Это соответствовало моим планам. Я отряхнул колени и открыл дверь. Марк успокоил зевак:

      – Всё в порядке, граждане. Мы едем в больницу.

Увещевание подействовало: собравшиеся стали медленно расходиться. Марк сел за руль и посмотрел на меня:

      – Ты как? Голова не кружится?

Я усмехнулся. «Знал бы ты, что сейчас в моей голове».

      – Да в поряде я, в поряде. Поехали, пока менты не набежали.

Марк включил зажигание, и мы тронулись.

      – В больницу не поеду!

Он посмотрел на меня:

      – А куда?

Я пожал плечами и посмотрел в окно:

      – Куда-нибудь.

Всеми силами я старался не выдать себя. Пока мне это удавалось.

Марк молчал. Потом осторожно поинтересовался:

      – Тут какими судьбами? Я слышал, ты уехал.

Я кивнул:

      – Да. Благодаря тебе.

Марк опять замолчал. Потом, не глядя на меня, сказал:

      – Нам нужно поговорить.

Теперь молчал я. «Выжду время, пусть подёргается». Марк не выдержал:

      – Так что?