Гроб полковника Недочетова

И все–таки в хаосе этом, в этом беспорядке было нечто, сковывавшее всех единой волей: страх.

Он катился оттуда, с линий, от городов, от железной силы, выросшей незаметно, беспощадной, не знающей удержу. Он выползал отовсюду: из распадков, из–за хребтов, где чудился неприятель, из черных затопленных в снегу гумен, настороженных, таящих измену. Сзади катился он — где поражение, где погребены надежды. По пятам шел он. И он крепил всех в отряде упорной, волнующей, безоглядной мыслью: пробиться вперед! только бы пробиться вперед! на восток!

Эта мысль поддерживала в отряде необходимую дисциплину, она укрощала разгоравшиеся страсти; она до поры до времени примиряла брезгливых кадровых полковников с выскочками капитанами; она держала в каких то границах гусаров смерти; она позволяла женщинам с беспричинным (или, быть может, от какой–то большой неназываемой причины?) смехом расплескивать его только ночами в закрытых крестьянских избах.

Она диктовала необходимые в походе мероприятия: выставлялись дозоры, наряжались патрули, была разведка. К патронным ящикам, к пулеметам, к уцелевшим орудиям и к запасу снарядов наряжались караулы. И у избы, где располагался штаб, становилась охрана, дежурили вестовые, мерзли в седлах ординарцы.

Выставлялись караулы не только к военным снарядам.

На крепких розвальнях (в походе они располагались сразу же вслед за штабом) крепко уложены были зеленые ящики. Пять аккуратных, прочно сбитых, замкнутых, опечатанных ящиков. К этим розвальням ставили усиленный караул. И называлось то, что так тщательно охранялось: архив, документы отряда…

Адъютант штаба часто осматривал замки и печати у этих ящиков. В походе к ним часто подъезжал кто–нибудь из старших. И караулу было наказано строго–настрого никого не подпускать к ним ни в пути, ни на остановках.

3. Подполковник Недочетов.

И хотя еще не было на этом пути встречи с неприятелем, но были уже жертвы похода: умирали слабые, не переносящие острых стуж, обессиленные болезнями; заболевали огненным недугом и быстро сгорали. Мертвых сваливали на возы с кладью, довозили до деревни и наспех рыли неглубокие могилы в каменной, промерзшей земле.

Но когда умер, недолго прохворав, подполковник Недочетов, тело его не оставили в ближайшей деревне, а повезли с собой в дальний поход.

Может быть, и подполковника Недочетова тоже зарыли бы где–нибудь на сиротливом деревенском кладбище, но вмешалась вдова, Валентина Яковлевна. Она сдвинула брови, сжала тонкие обветренные губы и, разыскав кого–то из главных, сурово сказала:

— Я считаю, что заслуги Михаила Степановича достаточны для того, чтобы вы не бросали его здесь, по дороге… Я требую, чтобы тело было доставлено на восток…

И в этот же день был сколочен крепкий гроб, обит черным сукном (из запасов штаба), изукрашен крестом из позументов. В гроб положили подполковника Недочетова, осветили свечками, упокоили молитвами (при отряде шел молодой молодцеватый поп), а потом гроб с телом уставили на розвальни, приставили почетный караул и вместе со всем нужным и ненужным скарбом отряда повезли по узким, бесконечным, незнаемым дорогам.

За гробом, укутанная, неподвижная, молчаливая, поехала Валентина Яковлевна, вдова.

В штабе посердились, поворчали.

— Фантазия!.. Везти труп бог знает в какую даль?.. Можно было бы похоронить с честью в пути—и дело с концом!.. Подумаешь — какие нежности!

Но нашелся кто–то хитрый, предусмотрительный, умеющий постигать вещи в самой сущности их.

— Нет, не скажите, — заметил он: — это даже очень хорошо, это дает некоторое, знаете ли, настроение: боевой отряд, трудности похода, а между тем — останки героя не брошены, а бережно охраняются в родной боевой семье… Это многого стоит!..

В штабе фыркнули, покривились, но к словам этим прислушались, подумали — усилили почетный караул у гроба подполковника Недочетова.

Вдова гуще сдвинула тогда брови и сухо пошевелила тонкими обветренными губами.

На стоянках сани с гробом вкатывали под навес того двора, где останавливался штаб (тоже как отличие мертвому), и вдова долго оставалась на морозе возле коченеющего в гробу мужа и только со второй сменой уходила коротко вздремнуть в отведенную ей избу.

Часовые зябко переступали с ноги на ногу и тоскливо ждали смены. Изредка они поочередно (их было двое) притуливались к саням, устраивались у гроба и воровски, оглядно дремали. Они порою перекидывались замечаниями, ворочали ленивые мысли. Со всех сторон зимней ночи ползли на них шумы: длинное тело неуклюжего, многоголового отряда дышало разноголосо, многозвучно. Лаяли потревоженные собаки. Их пугало многолюдье. Они убегали за огороды и оттуда злобно рычали и повизгивали.

4. Ночью.

Со всех сторон ползли шумы. Но в душные избы, где пылали свечи, где фыркал желтый самовар и в клубах пара трепетали тени, эти шумы не вползали: там зарождались, крепли и ширились свои шумы и грохоты.

У адъютанта штаба, занимавшего избу вместе с двумя другими офицерами, хохотали и взвизгивали гостьи: Лидка Желтогорячая и Королева Безле. Лидка Желтогорячая взгромоздилась на колени к адъютанту и поила его ромом из чайного стакана. Адъютант поматывал головой, захлебывался, но жадно пил. Лидка взвизгивала, наклоняла низко голову к подобранным коленям; обнаженные ноги желтели, поблескивало кружевное белье.

Королева Безле сидела на скамейке между двумя офицерами, которые сосредоточенно и молча мяли ее пышные груди, хлопали по широким бедрам, мясистым коленям и силились расстегнуть тугой лиф.

Адъютант выпил ром, утер рукой рот и спихнул со своих колен Желтогорячую, которая, остро вскрикнув, забарахталась на полу.

— Нахал ты? — полушутя (а в глазах зеленые искорки!) ругалась она. — Офицер, а никакого понятия!.. Разве так с женщинами обращаются!..

— Да ты вовсе не женщина? — похохотал один из офицеров. — Ты, наверное, никогда женщиной и не была!..

Желтогорячая поднялась с полу, подперла бока руками и вызывающе оглядела всех.

— Ты, Поручик–голубчик, не задавайся!.. Я, милый, и сама знаю, что проститутка… Да не тебе о том судить…

Вялая толстая Королева Безле беспокойно повозилась, поерзала на скамейке и сдобно сказала:

— Перестань, Лидуша!.. Не порти веселья господам офицерам…

Адъютант тяжело поглядел на обеих женщин — сначала на толстую, потом на Лидку Желтогорячую — и зло оскалился:

— То есть, это как — не ему о том судить?.. 0 бъясни–ка, тварь!?

Королева Безле отпихнула от себя обоих офицеров и стремительно двинулась к адъютанту.

— Жоржинька! — ласково и увещевающе проворковала она и положила обнаженные пухлые руки ему на плечи. — Не знаешь, разве, ты? Лидку, болтушку эту… Спроста это она! Так, с дуру…

— С дуру, — пробормотал адъютант и потерся плохо бритой щекой о вялую, припудренную шею Королевы Безле. — Пусть поменьше дурит… Поменьше…

Лидка села на место толстой, между двумя офицерами, а Королева притиснула адъютанта к стенке и тяжело опустилась вместе с ним на широкую лавку.

За дверью кто–то повозился. Она скрипнула, приоткрылась, в избу заклубились морозные дымы. Вошел солдат.

— Тебе что? — раздраженно спросил адъютант, отваливаясь от женщины.

— Так что его высокоблагородие господин полковник Шеметов изволили приказать звать вас в штаб…

— Зачем?

— Не могу знать.

Адъютант нехотя поднялся, разыскал свой полушубок, опоясался ремнями, пристегнул шашку, маузер. Ушел.

Желтогорячая выждала, когда закрылась за ним дверь, и злобно кинула…

— Форсит Жоржинька, а перед Шеметовым хвостом бьет… Задницу ему лижет… Герой!..

Оба офицера захохотали. Но толстая недовольно сморщила маленький носик (смешной такой на полном рыхлом лице) и укоризненно покачала головой.

— Язычок же у тебя, Лидуша! Перестала бы… Ни к чему это.

— Пусть он не задается! — разжигая в себе гнев, упрямо огрызнулась Желтогорячая. — Все знаем, какой он субчик. Только интригами, да плутнями держится, а туда же… Сукин он сын, а не офицер!.. Да и вы, — обернулась она к хохочущим офицерам: — сволочи, а не офицеры!..