Подесаул Гундоровского полка

Иван Подколодный встретил Андрея довольно таки дружески, что не на шутку растревожило подъесаула.

- Садись, Андрей – сказал Подколодный.

- Да уж второй год сижу – пошутил Зайцев. – И зачем только ты меня из Болгарии сдёрнул?

- По заданию партии.

- То есть ты знал, что меня посадят?

- Откуда? Я искренне думал, что Советской власти нужны бывшие соотечественники. Страна Советов в окружении врагов. А ваш Гундоровский полк, какую славу имел. И заслуженно. Лучший полк во всей Белой армии.

- Это факт.

- А всё-таки мы его разбили, невзирая на всё вашу браваду и георгиевские ленты в петлицах. Красная армия всех сильней!

- Знамя у нас было в виде георгиевской ленты с георгиевским крестом посередине – с не поддельной тоской поведал подъесаул Гундоровского полка и с гордостью добавил. - Мы его сохранили, до Болгарии донесли, полк возродили.

- Молодцы, только зачем он в Болгарии? Я думал, такие люди нужны Советской Власти. А сейчас думаю, власть боялась, что, такие, как ты, там за границей сорганизуетесь и двинете на Советскую Россию. Лучше вас здесь держать под контролем.

Это был намёк на операцию «Трест», о которой Подколодный слышал краем уха. Его самого, скорее всего, использовали в тёмную в рамках этой операции.

- Это что за власть такая пугливая? - спросил Андрей.

- Не пугливая, а осторожная.

- А когда вы эту бучу затевали, там, на Балтике, вы, о чём мечтали? Что бы людей по тюрьмам распихать?

- Мечтали о райской жизни на земле и всеобщей справедливости. Вкусно есть, сладко пить, мягко спать.

- И мало работать. И кто бы это вам всё преподносил? На подносе? А?

- А сознание трудовых масс? Все бы работали. Всех кровопийцев, что из народа кровь сосут, к ногтю. А там свобода. Работай и получай справедливую зарплату.

- Да нет, Ваня. Вкусно есть, да сладко спать все хотят. А работать не очень. У нашей семьи на хуторе сады были яблоневые по Каменке и по Хопру. Антоновка! Наши мочёные яблоки аж до Питера доходили! Может быть, и ты их ел.

- Может быть. Ты это к чему?

- А к тому, что их обиходить надо. Отец рано вставал, поздно ложился. Смотрел, как батраки работали. Богатство просто так не даётся! Пахать надо! Я же агроном, по образованию, кроме офицерского, а ты нас кровопийцами обзываешь.

- А что? – не понял надзиратель. - Батраки на вас пахали!

- Так пахать то пахали, да зато голодные не сидели. А ваша власть пришла, яблони на дрова порубили. Лучшего применения не нашлось! И зубы на полку положили за ненадобностью. А почему? Хозяина нет. Хозяин, он как кучер, конями и телегой управляет, что бы они вперёд шли да в овраг бы не свалились. А вы вкусно поесть мечтали! Думал ли ты в семнадцатом, что вот здесь окажешься по такой поганой статье.

- Не думал, конечно. А статья поганая, да не моя.

- Как это?

- А вот так! Про общество «Долой стыд» слышал?

- Да погань, всё это – Андрей сплюнул на пол. – Даже большевики это признали.

- В том-то и дело, что признали. Погань-то, погань. Да лозунги у них дюже завлекательные. Каждая комсомолка должна идти навстречу комсомольцу в половом вопросе, а иначе она мещанка. Поди - плохо? Только вот папаша её не разделял прогрессивных взглядов доченьки. Был мещанином в этом вопросе, хоть и партийным работником. Большая шишка. Вот он ввалился к нам в комнату в самый не подходящий момент, а она из-под меня и говорит: «Тятенька, это не то, что вы думаете, он меня насилует». А то, что одежда наша аккуратно сложена и мы сами под одеялом, он на это внимание не обратил. А в родной милиции мне объяснили: или я беру статью на себя и пять лет на Севере, или меня просто расстреляют. Выбор невелик. Вот так я здесь и оказался. А что устроился хорошо, так что тут удивительного? Начальник лагеря мой кореш. Мы с ним с одного экипажа, с «Авроры». И с бабой не с какой-то там ни будь, а с княгиней Волконской сплю.

- Молодец, хорошо устроился – криво усмехнулся Андрей. – Согласно всеобщей справедливости. Думала ли твоя княгиня в семнадцатом, что будет вынуждена с матросиком спать?

- Ладно, не зубоскаль! Сейчас разговор-то не обо мне, а о тебе.

- Ясное дело! А иначе что бы тебя разобрало со мной по душам беседовать? Что-то не хорошее?

- Да. Жена к тебе приехала. Свидание разрешили. С десяти утра до пяти часов вечера. Но ты можешь отказаться.

- Зачем? – не понял Андрей.

- Пришло постановление о применении к тебе высшей меры социальной защиты, то есть расстрела – хмуро пояснил Подколодный.

- За что?

Внутри всё похолодело.

- Тебе не всё равно? Приговор привести в исполнение сегодня до восьми вечера.

- Да за что? – настаивал Андрей.

Глаза его были широко открыты от изумления, взор горел огнём, мозг лихорадочно искал выхода.

- За участие в контрреволюционном восстании на Дону в девятнадцатом годе.

- Я же амнистирован. Ты сам мне об этом в Болгарии сказал.

- Тогда была одна политика партии, сейчас – другая – вздохнул Иван и стыдливо отвёл глаза.

Он прекрасно понимал, что судьба подъесаула, это всё та же операция «Трест», зачистка потенциальных врагов, а вслух сказал:

- Мы создали механизм, машину что ли, классовой борьбы, террора. Она никакая: не злая и не добрая. Она – машина. Если в её жернова попадёшь, она тебя сотрёт в порошок и не посмотрит: свой ты или чужой. Победили бы вы – сделали бы то же самое. Классовая борьба. Как в любой борьбе, цель - врага уничтожить. А враг-то он свой, русский. Не германец или мадьяр какой-то. Вот беда-то! Русские – народ упрямый, никогда не сдадутся. Вот сидишь ты в своей бухгалтерии и замышляешь что-то против Советской власти.

- Да зачем?- спросил, а сам подумал:

«Попробовать бежать? Пристрелят как зайца. Побег – почти бой! В бою-то умирать легче. Нет. Скажут, что струсил подъесаул, нервы сдали».

- Вот и я думаю – зачем?

Подколодный нагнулся и достал из стола пухлую папку.

- Вот твое дело, гражданин Зайцев Андрей Кондратьевич. Боролись за тебя. Вот заводчане твои ходатайствуют о тебе.

Иван открыл нужную страницу.

- Берут тебя на поруки. Сообщают, что ты не в чём таком замешан не был, лоялен к Советской власти. Грамотный специалист, трудолюбивый работник. Они уверены, что ты принесёшь пользу Советской стране, если тебя досрочно отпустить и вернуть на завод. А вот твои станичники, земляки о тебе хлопочут. Не забыли! Пишут, что ты и твой отец всегда заботились о трудовом народе. Пишут, что ты человек честный, хотя и служил в Белой армии и участвовал в восстании казаков против Советской власти, но в зверствах против красных бойцов замешан не был. И это подписали даже члены хуторской ячейки РКСМ(б) – Российский коммунистический союз молодёжи большевиков.

Иван поднял вверх указательный палец, потом усмехнулся и продолжил:

- Врут, конечно. Все мы в зверствах замешены. И белые и красные.

- А ты поправил бы, Ваня, своих товарищей. Что, мол, ошибаются они: замешен, мол, подъесаул Зайцев в расстрелах.

- А я и поправил. Вот моё заявление, где я сообщаю, что гражданин Зайцев действительно порядочный человек и угрозу Советской власти не несёт и принесёт больше пользы в деле строительства социализма в отдельно взятой стране, то бишь России, если его оставить в живых.

- Сталина читаешь?

- А как же!

- Не боишься?

- Чего? Мы все товарищи, мы все равны между собой. И если мои товарищи ошибаются, то я обязан их поправить.

- Ты же уголовник.

- Я не уголовник. Я сижу по уголовной статье. Да, оступился, а теперь исправляюсь.

- Как я понимаю – поправить не получилось?

Выхода не было, Зайцев смирился со своей участью.

- Правильно понимаешь. Я же тебе говорю – это машина. Бездушная. Ты думаешь, почему надзиратели и охрана издевается над зеками? Что бы на их место не попасть! Дашь слабину, пожалеешь классового врага, подумают, что ты сам такой. Или сочувствуешь.