Бездна

ельно принял ее и скромно отвернулся, когда у всходившей девушки слегка приоткрылась нога.

И снова они шли и говорили, но головы их были полны ощущением на минуту сблизившихся рук. Она еще чувствовала сухой жар его ладони и крепких пальцев; ей было приятно и немного совестно, а он ощущал покорную мягкость ее крохотной ручки и видел черный силуэт ноги и маленькую туфлю, наивно и нежно обнимавшую ее. И было что-то острое, беспокойное в этом немеркнущем представлении узкой полоски белых юбок и стройной ноги, и несознаваемым усилием воли он потушил его. И тогда ему стало весело, и сердцу его было так широко и свободно в груди, что захотелось петь, тянуться руками к небу и крикнуть: "бегите, я буду вас догонять" - эту древнюю формулу первобытной любви среди лесов и гремящих водопадов.

И от всех этих желаний к горлу подступали слезы.

Длинные, смешные тени исчезли, и дорожная пыль стала серой и холодной, но они не заметили этого и говорили. Оба они прочли много хороших книг, и светлые образы людей, любивших, страдавших и погибавших за чистую любовь, носились перед их глазами. В памяти воскресали отрывки неведомо когда прочитанных стихов, в одежду звучной гармонии и сладкой грусти облекавший любовь.

- Вы не помните, откуда это? - спрашивал Немовецкий, припоминая: - "... и со мною снова та, кого люблю, от которой скрыл я, не сказав ни слова, всю тоску, всю нежность, всю любовь мою..."

- Нет, - ответила Зиночка и задумчиво повторила: - "всю тоску, всю нежность, всю любовь мою"...

- Всю любовь мою, - невольным эхом откликнулся Немовецкий.

И снова они вспоминали. Вспоминали чистых, как белые лилии, девушек, надевавших черную монашескую одежду, одиноко тоскующих в парке, засыпанном осенней листвой, счастливых в своем несчастье; они вспоминали и мужчин, гордых, энергичных, но страдающих и просящих о любви нечутком венском сострадании. Печальны были вызванные образы, но в их печали светлее и чище являлась любовь. Огромным, как мир, ясным, как солнце, и дивно-красивым вырастала она перед их глазами, и не было ничего могущественнее ее и краше.

- Вы могли бы умереть за того, кого любите? спросила Зиночка, смотря на свою полудетскую руку.

- Да, мог бы, - решительно ответил Немовецкий, открыто и искренно глядя на нее. - А вы?

- Да, и я, - она задумалась. - Ведь это такое счастье: умереть за любимого человека. Мне очень хотелось бы.

Их глаза встретились, ясные, спокойные, и что-то хорошее послали друг другу, и губы улыбнулись. Зиночка остановилась.

- Постойте, - сказала она. - У вас на тужурке нитка.

И доверчиво она подняла руку к его плечу и осторожно, двумя пальцами сняла нитку.

- Вот! - сказала она и, став серьезной, спросила: - Отчего вы такой бледный и худой? Вы много занимаетесь, да? Не утомляйте себя, не надо.

- У вас глаза голубые, а в них светлые точечки, как искорки, - ответил он, рассматривая ее глаза.

- А у вас черные. Нет, карие, теплые. И в них...

Зиночка не договорила, что в них, и отвернулась.