Три руки на двоих (СИ)

До сих пор чувствую себя виноватым, что превратил любимую девушку в жену декабриста. Низкое, чуть выше потолка, серое небо северо-запада, «девять месяцев зима, остальное – лето», семь лет жизни на съемных квартирах. Борьба с печками, вечно замерзающим водопроводом, крысами, болезнями детей – и все это в одиночку, без бабушек и дедушек. Да еще муж, хирургический фанатик, проводящий на работе по восемь-десять ночей в месяц, а в редкий выходной норовящий смыться на охоту, да еще и хроническая, знакомая всем врачебным семьям, нищета. Короче, настоящий рай в шалаше.

В то время мы снимали перекосившуюся от старости избушку недалеко от больницы. Плюсом было газовое отопление, минусом – туалет во дворе типа «люфт-клозет» и алкогольный магазин через дорогу. Русская народная речь легко проникала сквозь стены нашей избушки и не заглушалась даже телевизором.

Я чмокнул жену, погладил по голове старшего, потрогал мягкий нос спящему младшему сыну и сел обедать. Лосятина катастрофически быстро кончалась, а завтрашняя охота мне не светила. До зарплаты оставалась неделя, так что вариант привести из Питера пару килограммов сосисок тоже не пролезал. «Займу пятерку у Кузмича из реанимации!» - осенила меня мысль. Мать анестезиолога Виктора Кузмича шила шапки всему городу, и деньги у него водились всегда. Жизнь налаживалась…Я по-быстрому сполоснулся под рукомойником холодной водой, надел чистую рубашку и легкой рысью рванул обратно в больницу, на ходу засовывая к карманы бутерброд с селедкой и резервную пачку сигарет.

«Скорая» уже стояла под парами, вокруг нетерпеливо выхаживала Екатерина. Даже под моросящим дождем она выглядела по-царски величественно.

- Где вас черти носят, доктор! Двадцать пять минут ждем!

- Ну, и сказали бы водителю, чтобы заехал за мной, - я привычно огрызнулся, чувствуя себя объективно виноватым: мог бы побыстрее жевать и не полоскаться под краном.

- Водитель не наш, - Катька вздохнула, - суббота же! Кто на охоте, кто на рыбалке, а Семенов, гад, сказал, что ему выспаться надо в выходной и ложить ему на наши трудности.

- А где этого нашли? – машина действительно была не наша, не больничная. Зато новая и с понтовой длинной мигалкой на крыше.

- Да согласился один… дедушка... из «Скорой помощи».

Я оценил организаторский талант Екатерины. Похоже, за сорок минут, пока меня не было, она поставила на уши весь город.

- А Питер ваш дедушка знает?

- Питер наш дедушка не знает. Питер знаете вы, поэтому и едете. Давайте пулей, они вас ждут через три часа, готовят операционную бригаду.

- А по времени что сказали?

Екатерина посмотрела на часы:

- Четыре часа у вас. Так что час в запасе.

Она подняла голову и продолжила нормальным женским голосом:

- Удачи вам, доктор. Легкой дороги.

***

Почти всю дорогу до Питера я спал.

Постоянный недосып – самое тяжелое в профессии врача.

Армянское радио спрашивают: «Почему врачи работают на полторы ставки? Потому что на одну ставку есть нечего, а на две – некогда».

Спать тоже некогда. Еще во время учебы работая по ночам санитаром, а потом медбратом в родной травме, я научился спать везде, в каждую свободную минуту и в любой позиции. И не только спать, но и мгновенно просыпаться от любого тревожного звука: застонет тяжелый больной в палате интенсивной терапии, кто-то встал с постели (а вдруг – психоз?), в конце коридора открылась дверь… Легко спать сидя, положив голову на пачку историй болезни. Неприятно спать на каталке для вывоза трупов. Неудобнее всего – на секции «стульев кинотеатра», изогнувшись между ручками. А уж в командирском сиденье «Рафика» – спать просто кайф.

За окном мелькали мокрые голые деревья осеннего леса, бликующие сине-красными полосками от нашей мигалки. Дедушка, звали его Петр Степанович, знал свое дело туго и пер на грани фола, при обгонах на несколько секунд включая гнусно воющую сирену. Раз в двадцать-тридцать минут я поворачивал голову в салон. Анестезиолог Лида докладывала гемодинамику, подкладывала нужные препараты и меняла бутылки с растворами. Мирно качались трубки системы переливания, сидящая в ногах девочки мать потихоньку что-то ей говорила. Лицо девочки было спокойным, почти все время она спала. Профессионалы привычно делали свое дело, мне было хорошо и спокойно. Я прислонялся к дверце, закрывал глаза и досматривал сон с того места, где проснулся.

В Питер мы въехали в сумерках.

Степаныч уже не выключал сирену и мы двигались довольно быстро. Город я знал весьма условно и напряженно крутил головой, с трудом узнавая дорогу в наступившей темноте. В прежних поездках я спокойно занимался пациентами, предоставив выбирать маршрут водителю. Мы ехали довольно уверенно и я почти расслабился, когда улица впереди оказалась перекрыта. И не только перекрыта, но и перекопана! За барьерами высились огромные отвалы земли, на ветру покачивалась табличка: «Ремонт метрополитена. СМУ № 44. Извините за временные неудобства». Минут двадцать мы упорно пытались объехать этот геморрой, пока я наконец не понял, что заблудился.

Попытки спросить дорогу у редких прохожих, пробегающих под холодным осенним дождем, оказались безрезультатными. Я физически чувствовал стремительно утекающее время. Утекающее из моей тупой головы.

Взгляд упал на стоящую на углу телефонную будку.

Так, придумал.

Телефон, к моему облегчению, работал. Я набрал «02» и стал ждать ответа. Никто не отвечал! Невероятно! Центр города, до ночи еще далеко, а милиция не отвечает. Повесил трубку. Набрал еще. Гудок. Гудок. Ответа нет. Хорошо, сволочи. Набрал «03». Ответили сразу, на втором гудке. Дребезжащий старушечий голос, диспетчер, понятное дело, пенсионерка, которую не уволили из-за жалости:

- Ноль три слушаеть.

Я быстро объяснил ситуацию: везем пациентку на срочную операцию, академия ждет, время уходит, я заблудился, нужна машина сопровождения.

Дальше начался диалог психа с «тормозом»:

- Ась? Я чаво-то вас не поняла… А зачем?... А куда едете-то?... Почему нам звоните?... Мы таким не занимаемся. Я должна с начальством посоветоваться.

Я вдруг перестал орать. В груди появился не холодный камешек, а тяжелый булыжник бешенства. Услышал, как скрипнули сжатые зубы. И спокойно, холодно и отчетливо сказал:

- Слушай меня внимательно, мать-олениха. Я знаю, что наш разговор записывается. Я привез больную. Объясни, где ее ждут. Сейчас я высаживаю ее из машины, и дальше – это уже ваши проблемы, питерские. Диктую адрес… Посмотрел на номер ближайшего дома и продиктовал.

- Ой, что вы! Ну, зачем скандалить? Сейчас «Скорая» выезжает, одну минуту подождите!

- Одну минуту подожду. А через пять еду на хаус.

Повесил трубку и вышел из будки, хлопнув дверью. Дрожащей рукой сунул в рот сигарету. Из окна нашей машины на меня смотрели. Смотрела мать девочки. Смотрела Лида. Смотрел Степаныч. Я отвернулся.

Через минуту, не позже, из ближайшей подворотни выехала «Скорая». Подстанция оказалась во дворе, в двадцати шагах от нас!

Машина, взвизгнув изношенными тормозами, остановилась впритык к нашей. Старая «буханка» с бахромой ржавчины вдоль кузова. Экипах был под стать своей труповозке. Водитель с жестким лицом питерского рабочего и беломориной в желтых зубах. Девчонка-фельдшер в стоптанных туфлях. Халат цвета «пятьдесят оттенков серого». На плоской груди дешевый фонендоскоп. Полное отсутствие макияжа. Не по возрасту умные глаза голодной собаки.

Мне вдруг стало спокойно. Это были свои. Линейная бригада, рабочие лошади медицины. Теперь я был не один.