Француз (СИ)

    Борис улыбается, пожимает нам руки, и мы усаживаемся в его машину.

    «Как решились дела в Москве»? – интересуюсь я.

    «Нормально, только в связи с падением рубля теперь всё будет у нас не по тридцать пять, а минимум по пятьдесят».

    «Что поделаешь», - говорю я.

    Боря открывает бардачок и достаёт из него тёмные очки. Солнце сегодня яркое, и по пути оно будет светить нам в глаза. У нас с Ирваном очков нет, вернее, у него есть – плюсовые, как у моей жены, но они не тёмные. Ну а мне пока они не нужны, по крайней мере, читать сегодня я не буду. Мы закрываем двери и трогаемся. Путь наш лежит за город.

      До мемориала «Партизанская Поляна» примерно сорок минут езды. Его тоже недавно отреставрировали.  К обелискам с именами погибших проложили дорожки из гранитной плитки, выкопали прудик в центре поляны, но главное, установили новую технику, и она впечатляет. Чего тут только нет: танки - современные и времён войны, самоходки, гаубичные орудия, есть даже самолёт. Всё выкрашено в свежую ярко зелёную краску.

    Француз фотографирует военную технику. Я залезаю на подножку самолёта АН-2, и он фотографирует меня.  Когда-то, работая на Севере и строя газопроводы, я налетал на таких самолётах не одну тысячу километров. Это самолёт-легенда, он и труженик, и боец одновременно. Жену, правда, частенько укачивало в нём, особенно поначалу.  Мы всегда смеялись, где он находит в воздухе такие кочки? Потом жена привыкла, а я вообще в полёте всегда спал. И не только в АН-2, но и в вертолёте МИ-8.

   Пушки и танки на Партизанской Поляне выстроены красиво, ровненько, в одну линию. Мы проходим мимо, а Ирван останавливается и фотографирует их.  Жерла грозных орудий направлены в небо в сторону от солнца.

   «Видишь, - говорю я Ирвану, - Украина  там, на юго-западе, а пушки смотрят в другую сторону. Мы мирные люди».

   Ирван  молчит. Я уже объяснял ему, и он в курсе, что война не здесь, не рядом с нами, а в тысяче километров от Брянщины. Об этом он и маме своей сказал. Дай Бог, чтобы конфликт этот побыстрее закончился. Никакие противоречия не должны приводить людей к войне. Это ясно и ребёнку…но не политикам.       Француз уважительно смотрит на выставленную технику. Семьдесят лет назад на ней русские люди одержали победу. И подвиг этот не удастся никому: ни замолчать, ни умалить…

    Обойдя мемориал и всё осмотрев, мы возвращаемся к входу. Возле него две  кафешки, мы заходим в одну из них утолить жажду. Август в этом году, что надо. Кто бы что ни говорил, но я люблю такую погоду. Жара – не холод, и пар костей не ломит, но чего-нибудь попить уже необходимо.

     Мы усаживаемся за столики под тентом и заказываем: Ирван – Фанту, я - Колу, а Борис традиционно, как он любит, апельсиновый сок.

     Он норовит заплатить официанту за всех нас, но француз не позволяет ему.

      «Хотя бы раз и я должен вас угостить, - говорит он, - а то я себя буду неуютно чувствовать».

       Официант приносит заказ, мы чокаемся и пьём за наше здоровье. Я пытаюсь пошутить по поводу наших напитков:

     «Русские и французы сидят за столом, - говорю я, - а  пьют почему-то американскую хрень. И при этом ещё хают Америку.  Но доллары её уважают. Такой вот парадокс».

    «И фильмы их тоже смотрят, - прибавляет Ирван, -  голливудские блокбастеры у нас во Франции заполонили всё».

     «Есть среди них и неплохие», - говорю я.

    Часть V. Глава II.

     Посидев с полчасика в теньке, мы отправляемся обратно в город.

     В лесу возле закрытого железнодорожного шлагбаума приходится остановиться.  Скоро должен пройти поезд. Пути здесь вспомогательные, только для грузовых составов, и они не электрифицированы. Состав будет тащить тепловоз, может даже два, спаренные вместе.  Всё будет окутано дымом, и ещё от него будет специфический запах, запах пропитанных шпал. Я помню его с детства. Когда-то давно у нас в Почепе на железнодорожной станции работал маневровый паровоз. Он собирал в состав гружёные и пустые вагоны. Паровозик был чёрным, а дым из его трубы всегда валил белый, потому что работал он на дровах, и ещё этот пар со всех сторон. И свистел он  всегда мелодично и притягательно. Жена моя говорит, что паровоз – это одно из красивейших созданий человечества. Он будто живой. Сам вроде из железа, а с характером.

    Я смотрю на громаду проносящегося мимо гружёного состава и вспоминаю маневровый паровоз моего детства. При этом я автоматически считаю вагоны.  Сорок, пятьдесят, шестьдесят... шестьдесят восемь.  Считать их – это тоже у меня привычка с детства.

    Но вот последний вагон отсчитывается, и состав скрывается за деревьями.  Шлагбаум медленно поднимается, мы аккуратно переезжаем через рельсы. Я смотрю на часы.

   Они показывают без пятнадцати три. Снова время пролетело совсем незаметно. Опять моя мама будет волноваться, что «мой француз целый день не евши». И потом ещё попеняет мне,  что я не напоил его чудодейственным её настоем из дубовой коры.  Ирван уже давно не кашляет, но пить этот настой обязан. Он его ещё получит в дорогу и возьмёт как миленький.

     Дома нас ждёт всё та же приятная глазу картина – стол накрыт, и запах от приготовленных блюд сногсшибательный.  Но француз в этот раз почему-то морщится, водит носом из стороны в сторону и  волнуется. Кажется, он хочет нам что-то сказать.

     «Говори, не стесняйся, - поддерживает его Боря, - тут все свои».

     Набрав  воздуха, Ирван выдаёт:

     «Знаете,  без чего французы никогда не садятся за стол»?

   Мы пожимаем плечами.

  «Без сливочного масла, - выдыхает он, - даже самые бедные фермеры едят его каждый день, а у вас что, дома его нет»?

    «Есть, - отвечаю я, -  и мы тоже его едим почти каждый день. Но мы подумали, что для европейцев это вредный продукт, в нём много холестерина, и решили тебе его не предлагать. Подумали, что ты будешь налегать на овощи»…

   «Зря вы так подумали, - вздыхает Ирван, - мы тоже часто едим то, что вкусно, а не то, что полезно».

    «Не переживай», - примирительно говорю я и лезу холодильник.

   Из него я вытаскиваю порядочный брусок сливочного масла и подаю его французу на красивом блюде с конусообразной прозрачной крышкой.

     «Оно настоящее, - говорю я, - сделанное по ГОСТу. В нём восемьдесят два процента жирности, и холестерина достаточное количество…

     Могу тебе и квасу налить? - прибавляю я, - ты на рыбалке его уже пробовал. Хотя я слышал, французы его не пьют».

   «Наливай, - отвечает Ирван, намазывая кусок булки маслом, - ты прав, французы квас не пьют, но я уже не совсем француз, мне можно.  Мои русские друзья во Франции этот напиток уважают. Его и моя жена пробовала. Однажды мы гостили в одной русской семье, - продолжает он, - было жарко, что в Бретани бывает нечасто, и моей  жене захотелось пить. Спиртного она у меня не употребляет, а русские  друзья уверили, что квас – это безалкогольный напиток. Жена взяла и выпила полбутылки, он ей так понравился. Только потом смотрю, весёленькая стала, песни пытается  петь.  Я на следующий день в Интернете посмотрел, есть в этом напитке градусы».