Роковые пельмени (СИ)

Роковые пельмени

Рассказ был размещен на «Турнире авантюристов-2016», но из-за того, что большинство читателей носят «розовые очки» (а некоторые и голубые) не прошел в полуфинал.

Лара ([email protected]) 2016/10/08

   Ваш рассказ Влад я считаю самым реалистичным, не приукрашивающим действительность.

   Иногда полезно посмотреть на себя со стороны. У меня, например, соседка тетя Мара вечно плевала на лестничной площадке. Сколько не просили, без толку. Я сняла ее на телефон и показала ей. Больше эта тетя не плюет. Посмотрела на себя со стороны.

   Так и ваши рассказы, тот же скальпель хирурга вскрывают язвы действительности. А то пишут авторы красивые сказочки далекие от действительности.

Когда я был совсем маленьким, будучи тогда единственным ребенком в семье, произошел занимательный и поучительный случай. Всколыхнем, с помощью моего нехитрого рассказа, как метлой в руках дворника-таджика, пыль памяти, густо покрывающую мои детские воспоминания. Жили мы в то славное время в деревне Пеклихлебы, где отец мой подвизался на ниве помощника колхозного агронома, а мать при мне состояла. Она как раз заболела сильно. Воспалился поврежденный рыбьей костью безымянный палец на левой руке. Заражение дошло до того, что начала гнить косточка крайней фаланги. Естественно, что в полном соответствии с законами физиологии неприятный процесс сопровождался повышенной температурой, и она не могла кормить меня грудью. Поэтому кормила меня бабушка Дуня, мать моего беспутного папаши. Она изготавливала из коровьего молока и различных подручных средств заменитель материнского молока, коим щедро меня и потчевала. Через месяц косточка прорвала кожный покров на пальце матери и та, наконец, попала в больницу. Торчащий вбок конец этой злосчастной косточки так и остался у нее на всю жизнь. Бабушка Дуня была вынуждена по какой-то причине покинуть наш кров и вернуться в свою деревню, поэтому я остался на полном попечении отца.

Отец был человеком крайне ленивым, но при этом весьма напыщенным и заумным. Как говаривали про него у нас на селе: «За мудрость Бог лба прибавил», имея в виду стремительную инфляцию его волосяного покрова. Говоря проще, плешь, появившаяся у него сразу после возвращения из рядов славной Советской армии, прогрессировала прямо на глазах, грозя стать полноправной апоплексой сиречь лысиной. При этом любил поумствовать, поговорить о «ведущей роли партии», цитировал по памяти труды В.И. Ленина, которые конспектировал в армии, и щеголял при случае и без оного парой-тройкой латинских слов, односельчанам не знакомым, типа «эскулап» или «пендераклия». Недалекие и малограмотные люди принимали его прямо таки за «светоч мысли». Опять же, агрономов и землемеров на селе завсегда уважали и почитали. Да и к лысым, на фоне тогдашнего пантеона руководства страны и коммунистической партии, было полутрепетное отношение.

Папенька мой, признаться, ленив был как мерин, а так как в тот момент активно увлекся чесночными клизмами, то ему некогда было даже переодевать на мне испачканные колготки. К клизмам он перешел после безуспешных попыток уничтожить потенциально угрожающих его жизнедеятельности глистов с помощью молока и селедки. Глистов же боязливый телепень стал травить после того, как кто-то из родственников рассказал ему о нашей двоюродной или троюродной тете, принявшей смерть посредством оных паразитов. История там крайне странная произошла. Она никогда ни чем не болела, но вдруг на шестидесятом году жизни решила провести профилактику от глистов вышеупомянутым методом поглощения селедки с молоком. Открывая плотно закрытую банку молока, тетя умудрилась как-то ее раздавить и порезать себе сонную артерию осколком. Так и погибла, обильно залитая алой артериальной кровью. Редкий для нашей семьи случай, обычно мы всегда доживали до дня рождения. Например, девяностолетняя бабушка Олимпиада, получила подарки и только тогда спокойно преставилась, царствие ей небесное и вечная память. А папа мой, будучи здоровым как сорок тысяч баранов, был весьма и весьма мнителен во всем, что касалось его драгоценнейшего здоровья. Хотя, учитывая его пищевые пристрастия и гастрономические привычки, очень сомневаюсь, что в его бездонной утробе могли бы выжить глисты или какие иные паразиты.

Когда мать, помахивая облезшим пальцем и экспроприированным у соседки по палате томиком Ги де Мопассана, вернулась из больницы, то обнаружила провонявшую чесноком квартиру, мирно спящего со спринцовкой в анусе и горчичниками на спине мужа и молчаливого сына, бродящего по сырой осенней улице в загаженных колготках. Молчаливым я был потому, что лет до пяти вообще молчал. То ли разговаривать мне с ними было не о чем, то ли еще какая-то веская причина на то была. Говорить начал только после рождения младшего брата.

Своим молчанием я весь пошел в отца. До трех лет он молчал, и все многочисленные родственники думали, что он глухонемой. А потом, когда он по своему малодушному обыкновению прятался на печке, пришла тетка Вера и сказала:

– По деревне ходят цыгане и забирают в сумки всех немых детей.

Тут он с печки гулким басом сказал:

– Мам, пап, не отдавайте меня цыганам!

После этого ему волей-неволей пришлось говорить.

Да, тогда еще цыгане были довольно мощной силой, чтобы ими пугать детей, хотя при этом не собирали металлолом и не торговали «паленой» водкой и тяжелыми наркотиками. Видимо, было в страхе детей той эпохи перед цыганами нечто архетипическое. Хотя, может быть, у моего будущего отца были и личные причины бояться перехожих ромалов.

Так что тому, что я молчал, мать не удивилась совершенно, а вот обосранными колготками, так же как и недоразвитой моралью равнодушного к отпрыску супруга была неприятно поражена.

– Вить, почему ребенок шляется по улице в обосранных колготках? – вопросила она.

– Я откуда знаю? – ответил любящий отец. – Наверно моцион совершает.

– Вить, до чего же ты бесчувственный! А вдруг бы с ним что-нибудь случилось на улице?

– Да что с ним может случиться то? И вообще, я на работе устаю, мне не до него. Тут еще глисты эти…

– Какие глисты??? У тебя ребенок сам на глиста заморенного похож и тебе нет дела до этого!

– Отстань!

– Вить, какой же ты пень бесчувственный! Вот Леник дядька, а и то, когда менял колготки, то на газетку Владика клал. А ты же батя!

– Вот и пускай себе его забирает!

– Да как ты можешь? Это же твой сын!

– Валь, отстань. Я отдыхаю! Хватит уже с меня твоих нотаций.

В дополнение к полученному за это время раздражению кожи, плавно перетекшему в дерматит, оказалось, что у меня двухстороннее воспаление легких, и я близок к тому, чтобы покинуть негостеприимный мир. Меня экстренно госпитализировали в райцентровскую больницу, где разрешили матери лежать со мной в палате. В процессе моего медикаментозного спасения мать предотвратила запланированные лечащим врачом уколы в голову.

– Не дам! Не позволю! Отойдите! - ей вдруг стало меня жалко, и она своей истерикой и громкими криками не допустила врачей до меня.

Может поэтому я остался слегка «туговатый»? Хотя, с другой стороны, накололи бы в голову всякой дряни и мог бы даже, прости Господи, спортненатуралом стать, а то и «национал-предателем» ©. Так что тут не знаешь что лучше: рисковать умереть от воспаления легких или выжить, но стать ловким конформистом. Иной в детстве ну чистая егоза, а посмотришь лет через десять – и стал задознатцем. Аль девки в семье растут как молодая березовая поросль, а потом приходит в страну игрище поганое и чахнут они там, где допожопики торжествуют.

После того, как благодаря усилиям тогда еще бесплатной и доступной широким слоям населения медицины, мое бренное тело задержалось на этом грешном свете, мы с матерью вернулись домой. Будучи натурой утонченной и по-змеиному мстительной она решила отомстить бесчувственному супругу, едва не обрекшему её на участь безответственной матери, потерявшей первенца. Упрекать толстокожего ирода было бесполезно, в чем она в ходе двухдневного скандала безусловно убедилась. Одобренный ЗАГСом подлец просто послал её на тот символ, с помощью и посредством которого появляются дети и, фальшиво насвистывая модный мотив из фривольных ритмов зарубежной эстрады, удалился в спальню, помахивая неразлучной спринцовкой. Хотел нанести очередной удар по гипотетическим глистам.