Филофиоли

Annotation

Опубликовано в журнале «Знамя» 2002, № 4

Андрей Кучаев

Тайна розового сада

Мертвая природа оживает

Дохлая мышь

Муха

Карола и Эрнест

Филофиоли

Вспышка

Андрей Кучаев

Филофиоли [Семь рассказов]

Тайна розового сада

Недалеко от его дома, сразу за кирхой, начинался глухой забор. Что там за ним? Ему хотелось встать на камень или ящик и заглянуть. Но рядом не было ничего подходящего. Да и не принято тут было заглядывать за заборы, подглядывать за частной чужой жизнью. А очень хотелось.

Поверх забора зеленой каймой кустились верхушки каких-то дерев. Чуть дальше можно было разглядеть крышу дома, вероятно, стоящего в центре участка.

Своей длинной стороной забор смотрел на поле, которое начиналось не сразу от забора, а ниже — усадьба вместе с оградой была выше поля, как бывают выше речной глади хоромы на крутояре. И с этой стороны нельзя ничего было разглядеть. Вход в усадьбу был со стороны улочки, заставленной старыми белеными домами в перекрестиях мореных балок. Перед окнами почти везде стояли вплотную к переплетам ящики с геранями. Цветы свешивались до самого тротуара. Ворота всегда были закрыты. Иди узнай, что там за ними?

Гуляя, он постоянно возвращался к ограде то со стороны поля, то со стороны улицы. Или подходил к ней в проулке, круто падающем от улицы к полю внизу и отделяющем усадьбу от церковного двора.

Почему ему так важно было узнать, что внутри? Он и сам не знал. Знал только, что там нечто совершенно особенное, может быть, прекрасное, а может, наоборот. Во всяком случае, жизнь его отныне попала в зависимость от разгадки тайны усадьбы за оградой.

Тут следует сказать, что жизнь его неведомым образом подошла к некоему пределу, черте. А может быть, развилке. Требовалась подсказка, толчок или предостерегающий окрик. Такое бывает в судьбе каждого: цепочка событий позади — жизнь предыдущая не переливается в жизнь последующую, а жизнь насущная, которая и есть переход от прошлого к будущему, перестает быть жизнью. Человек оказывается в недо — недоуменной подвешенности, живет по инерции, слабеющей день ото дня. Еще немного, и жизнь вовсе может прекратиться, если не принять экстренных мер. Так что скажем откровенно: он просто придумал сам, что подсказка, толчок или окрик должны последовать из-за забора. Объяснение тем более выглядит верно, что ждать ему сигналов больше было неоткуда. Все попытки обойтись без помощи извне кончились крахом. Оборвались связи, отдалились люди. Дела отступили на второй план. Вся действительность вокруг, природа, вся вселенная потупились в неловкости за него, что он медлит круто повернуть руль.

Здесь как нельзя более уместно будет привести и пословицу и что за ней: «Ищите женщину!». Именно женщина, в его случае отсутствие ее, и привело к сложившемуся положению. Раньше именно женщины были всегда причиной изменений в его судьбе. Браки, разрывы, романы, увлечения кидали его, как волны судно, вверх-вниз, из стороны в сторону. Сейчас он попал в полный штиль, полосу безветрия. Паруса повисли, пора было включать двигатель.

Он решил действовать.

Он взял стремянку, которую соседи держали в подъезде, благо ночью никто ее не хватится, и, когда луна появилась в окне во всей красе, — а это бывало после часу ночи, — отправился в сторону скрытой забором усадьбы. Он решил проникнуть за забор со стороны узкого проулка, дабы случайный поздний прохожий не застал его за явно незаконными действиями, а проулком ночью кто пойдет?

Он приготовился к любой неожиданности: нападению сторожевых псов, выстрелу сторожа или пальбе из пистолета, пущенного в ход разъяренными хозяевами с балкона. Вою сирены тревоги, включению на полную мощность прожекторов охраны, срабатыванию самострела-арбалета от задетой им незамеченной проволоки. Громовое безмолвие встретило его по ту сторону ограды. Ни звука, ни огонька. Только лунный свет обливал серебром все вокруг.

Когда он немного успокоился и пригляделся, различили его глаза, как он и ожидал, дом с мезонином и балконом, с боковыми застекленными флигелями, ровную широкую лужайку перед домом и в центре — стеклянное сооружение, напоминающее теплицу или оранжерею.

Он пошел к ней, озираясь и стараясь скорей попасть в тень, отбрасываемую строениями. Никто не появился. Никто не засветил огня, не шелохнул занавеской.

Он вплотную подошел к оранжерее — это оказалась именно она, он понял, еще подходя, по аромату роз, — потянул стеклянную дверь, она отворилась. Одуряющий аромат навалился на него с порога.

Оранжерея была сплошным розовым садом. Здесь не было никаких растений, кроме роз.

Казалось, хозяин или хозяйка, неведомый садовник вышли за минуту до его прихода. На лепестках цветов дрожали капли воды от поливки. Садовые ножницы лежали рядом со скамеечкой, около которой еще покоились срезанные побеги в шипах и мерцало несколько лепестков.

Все розы при свете луны выглядели почти белыми, словно отлиты были из серебра.

Он понял, что в этом стеклянном параллелепипеде неведомо как воплощено его состояние, смоделирована его ожидающая душа. Значит, и ответ где-то должен быть поблизости. Ответ на вопрос, который мучил его последние дни: как жить и, главное, зачем?

Очарованный, он шел в самую гущу кустов, иногда отстраняя колючие ветви, словно пытавшиеся удержать его. Наконец он остановился перед особенно пышным растением. Огромные цветы все разом обернулись в его сторону, ему почудилась насмешка с примесью сострадания.

Самый крупный цветок оказался совсем близко, он наклонил к нему лицо вплотную и посмотрел напряженно в нежную белую мглу, которой полнился уходящий в глубь цветка тоннель.

Неизвестно, сколько прошло времени, молочный туман перед ним начал сгущаться, пока не изваялось из него лицо, наподобие тех, что украшают орнаменты барельефов, выполненных в манере югенд-стиля. Загадочное отрешенное лицо обитательницы иных миров, знающее что-то такое о своем мире, что недоступно для постижения в здешнем.

— Ты хочешь что-то узнать? — одними глазами спросила женщина.

— Да, — едва слышно прошептал или даже подумал он.

— Я поняла твой вопрос. Знай же, ты, как всякий смертный, боишься будущего, потому что в нем спрятана твоя смерть, как я в этом цветке. Что будет с тобой до того, не имеет никакого значения. Если же ты не хочешь умирать… — тут прекрасное лицо озарилось улыбкой, — тебе стоит только сказать об этом.

— Кому? — как-то униженно спросил он.

— Мне. Ведь я и есть твоя смерть. Если не хочешь меня, так и скажи!

— А если я скажу, что… хочу тебя?

— Ты и получишь меня!

— Надолго?

— А на сколько ты бы хотел?

— На тысячу лет!

— Почему не на тысячу двести? — женщина засмеялась и дивно пропала.

Утром он очнулся от глубокого обморока в розарии чужого участка. Сторож хотел сдать его полиции, но, учуяв запах вина, к тому же от чужестранца, отпустил его на все четыре.

Он умер через месяц от заражения крови в университетской больнице, в гематологическом отделении, в городке Ессен-Верден, которому как раз исполнилась одна тысяча двести лет. Он умирал под салюты и фейерверки по этому случаю. На небе была высвечена цифра 1200.

Причина заражения — укол шипа чайной розы.

Мертвая природа оживает

По-немецки французское слово «натюрморт» — «мертвая природа» — звучит несколько иначе, но близко по значению: «штилльлебен» — «тихая, или спокойная, жизнь». Ясно, что и немецкий язык предполагает нечто подозрительно спокойное — ту же омертвевшую в смерти жизнь, — но делается это по-немецки поэтично.

Натюрморт на стене моей комнаты в Германии изображал великолепные фрукты и стакан, стоящий на блюдце, с ложечкой, сломанной поверхностью светлого чая с лимоном. Скатерть иссиня-белая. Стул у окна — коричневая спинка на фоне переплета. Пейзаж за окном размыт.