Голова (Империя - 3)

- Ну-с, профессор, вас я давно собираюсь отделать как следует. Вы осмелились полемизировать с учением об откровении.

Пильниц был не из тех, что упускают случай, он начал распространяться строго научно. Императору пришлось слушать. Он и в этом, как во всем, был активен; слушая, он либо решительно опровергал, либо усердно подсказывал. Ученый сам в конце концов стал в тупик перед выводами, к которым пришел: следовательно, откровение существует! "Вот видите!" - сказал император, и измученный Пильниц только отбросил свою белую гриву с влажного лба.

- Я должен опираться на явившегося мне в откровении бога, иначе мне не справиться со своей задачей, - еще увереннее и тверже заявил император. Он взглянул в стенное зеркало; лицо избранника небес говорило, что он видит в зеркале не только себя, но и того, кого только что назвал. Онемевшие зрители что есть сил старались придать себе благочестивый и восторженный вид. Только директор банка Бербериц басом изрек:

- Вот это христианин! Гений, прямо сказать.

Награда пришла немедленно:

- Бербериц, послушайте-ка, что Пильниц говорит об Иерихоне! Нет, не о вас, Иерихов, но вы можете тоже послушать, это забавно.

После этих слов несколько господ поспешили приблизиться, его величество явно поощрял непринужденность. Ученый с готовностью повторил все то, к чему пришел путем строго научных изысканий. Стены пали вовсе не от трубного гласа, как утверждали евреи. Город они завоевали с помощью публичных женщин.

- Это вполне возможно, - решил император. - В военном деле ничего не стоят, а головы изобретательные.

Ученый просил разрешения познакомить научный мир с высочайшими взглядами на этот предмет.

- Избави бог! Тогда Бербериц перестанет мне рассказывать анекдоты!

Кивок в сторону Берберица. Упитанный банкир с достоинством стал в позу перед сидящим императором. После каждого анекдота его величество с хохотом откидывался на спинку кресла и дважды хлопал себя по высочайшей ляжке. Он смеялся, широко открыв рот, смех его звучал каким-то плотоядным прерывистым лаем, но впервые за весь вечер он был самим собой. Все вздохнули свободно, мысленно благодаря банкира. А тот был совершенно равнодушен. И его анекдоты забавляли всех, кроме него самого. Миниатюрное лицо над грузным туловищем сохраняло выражение неисцелимой меланхолии, в то время как все рычали от хохота. Он держал голову высоко; видно было, что пушистая борода растет у него на шее так же густо, как и на лице. Бесцветные глаза, казалось, вот-вот вытекут, так они были выпучены.

Еще удачливее Берберица был Ланна, который его сменил. Ведь никто так не умел рассказывать еврейские анекдоты, как он, Ланна. Император держался за бока и требовал шампанского. "Обер, шампанского!" - кивнув в сторону обер-адмирала, который бросился исполнять приказание. Длиннобородый морской волк возвратился, кротко улыбаясь, с салфеткой под мышкой и ведерком для шампанского в руках. После его величества он подал бокал Тассе; Ланна было ясно, что союзники хорошо спелись.

Ланна предусмотрительно принял меры предосторожности. Отстранив от императорского углового дивана слишком назойливых гостей, он с озабоченной улыбкой попросил провести дам в дальние комнаты. Его величество в это время, выпив бокал, выплеснул остатки на обер-адмирала; тот поблагодарил. Второй бокал был тоже выплеснут, но Ланна, кому он был предназначен, ловко увернулся, брызги попали на генерал-адъютанта фон дер Флеше.

- Флеше на середку плеши, - сказал в рифму император. - Леопольд по мне слишком увертлив. Тассе он тоже не по вкусу. Тассе, а флот я все-таки построю.

Теперь уж вся шайка во главе с Тассе придвинулась вплотную. И Шеллен оказался тут как тут; Ланна почти силой отвел его.

- А вы знаете, почему я строю флот? - прикрыв рот рукой, обратился император к оставшимся и, косясь на рейхсканцлера: - Я не смею сказать, Леопольд мне не позволяет. Но когда у меня уже будет флот, я поеду... я не скажу, куда, не волнуйтесь, Леопольд... и напрямик поставлю свои условия.

- Боже мой, что же это такое! - обратился Терра к Ланна.

- Браво! - воскликнул обер-адмирал фон Фишер. - Старый приятель Пейцтер не обрадуется.

- Просто до гениальности! - воскликнул Пильниц. Слова "гений" и "личность" носились в воздухе; только Тассе держался строго и скептически. Он требовал немедленных действий:

- А то плохо вам придется, ваше величество, коварная сволочь опередит нас!

Ланна, несколько поодаль от императорского углового дивана, охранял подступы.

- Ах, если бы вы знали, что только мне не приходится предотвращать! ответил он депутату.

- И вам это удается? - спросил Терра.

Но тут вслед за Тассе послышался новый голос:

- Один французский депутат заявил, что он считает дипломатическим идеалом союз между Францией, Англией и Россией. Человек этот удивительно провидит будущее, - уверенно прозвучал голос, старательно выговаривающий каждое слово. Император взглянул на говорившего.

- И вы, видимо, тоже, господин помощник статс-секретаря Мангольф? спросил он с изумлением, без обычной агрессивности в тоне. Мангольф слегка поклонился.

- Я прошу всемилостивейшего разрешения почтительно напомнить о том, что один из английских министров уже хлопочет о сближении с Россией... Это вполне понятно с его точки зрения, - прибавил он, в то время как император встал.

- В следующий раз я за это чокнусь с Пейцтером, - пообещал обер-адмирал. - Тогда у нас обоих окажется больше судов, чем требуется.

Остальные, по-видимому, тоже способны были только радоваться предполагаемым козням против Германии. Серьезным оставался один император. Ему явно было не по себе, он хотел уже выйти из круга, но остановился в нерешительности и сказал:

- Но ведь это может привести к войне. Я не согласен. Не имею ни малейшего желания. "Хорошенькая история", как говорит Бербериц, - он явно пытался превратить все дело в шутку.

- Слово за мной, - прошептал Терра, дрожа от возбуждения. - Ваше сиятельство, сейчас мой черед, я не имею права упустить случай. Представьте меня! - Но на лице рейхсканцлера он не прочел согласия: - Я понял вас, вы со свойственной вам заботливостью подвергли меня испытаниям, чтобы с помощью уроков света подготовить к этой последней борьбе. Дайте же мне теперь возможность выдержать ее! Пусть в моем ничтожном лице перед вами предстанет человечество, борющееся с жестокостью судьбы. Рейхсканцлер граф Ланна, предоставьте мне эту возможность!